«Певцоубийца» – значит, убийца А. С. Пушкина. В этом была убеждена
русская поэтесса Марина Ивановна Цветаева (1892 – 1941). В 1931 году в завершающих строфах стихотворения «Поэт и царь» она пишет: «Зорче вглядися! / Не забывай: / Певцоубийца / Царь Николай / Первый».
Цветаева писала о Пушкине и в стихах, и в прозе и, кроме того, переводила его стихи на французский язык.
Да что там писала! Она жила Пушкиным, переживала его и сознательно, и подсознательно, и во сне, и наяву. Она с раннего детства буквально бредила им, выстраивая свою личность посредством мысленного погружения в личность поэта.
«Мой Пушкин» – так она назвала в 1937 году свою книгу, где дала поэту свои не всегда оправданные характеристики. Анна Ахматова, прочитав написанное Цветаевой, сказала: «Её даже близко нельзя подпускать к Пушкину!». Ан- ну возмутило открытое выражение Цветаевой субъективных суждений, интуитивных оценок-озарений. Она считала, что подобное вольное отношение к гению недопустимо.
Что же касается самой Цветаевой, то она просто не существовала вне открытого, обнажённого «я»; всё личное и субъективное, с её точки зрения, есть самое ценное и интересное на свете.
А потому можно говорить о двух подходах к пониманию Пушкина: ахматовскому – рациональному и цветаевскому – эмоциональному. Однако цветаевский подход всё же «человечнее», ибо Пушкин у каждого человека должен быть свой.
Сформировать у всех одинаковое представление о великом русском поэте означало бы убить живого Пушкина. Своей книгой «Мой Пушкин» Цветаева учит читателей собственному пониманию поэта, а главное, воспитывает интерес и любовь к нему. Перелистаем же страницы этой удивительной книги (Цветаева М. Мой Пушкин. – СПб. Азбука-классика, 2006).
Если в общественном сознании преобладает всё же идеализированный образ поэта как жреца «меры» и гармонии, то цветаевский Пушкин совсем иной: он дерзкий и бешеный, «скалозубый, нагловзорный». Цветаева – противник идеализации образа поэта, отношения к нему как к святыне или экспонату музея. Она выступает за обращение с Пушкиным как с товарищем, на «ты»: Уши лопнули от вопля: – Перед Пушкиным – во фрунт! А куда девали пекло Губ, куда девали – бунт… Акцент здесь сделан на жарком (африканском) и вольнолюбивом Пушкине.
Но права ли поэтесса в этих оценках? В данном случае права! Даже беглое знакомство с биографией поэта убеждает в том, что он вовсе не мера, а стихия – буря страстей, калейдоскоп поступков, зачастую неоднозначного характера. Сошлёмся хотя бы на его частые, едва ли не по расписанию, дуэли, его полное опасностей путешествие в Арзрум, его участие в боевой стычке с турками, когда он оказался на волосок от гибели. Нужно ещё удивляться тому, что Пушкин дожил до 37 лет…
И вместе с тем Пушкин – целостная личность (чего у Цветаевой нет), он всегда соответствует самому себе. Да, он бешеный, но не сумасбродный, он знает себе цену, иначе бы не появилось его знаменитое: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…». Он всю жизнь был верен товариществу декабристов, лично признавался царю, что, окажись он в Питере 25 декабря, был бы вместе с товарищами.
Да, он служил при царе, но никогда не пресмыкался перед царём. Пушкин дважды порывался убить царя, причём второй раз уже в 34-летнем возрасте, после присвоения ему звания камер-юнкера, которое обычно жалуется 18-летним юнцам. Пушкин был в гневе.
Царь, навязав Пушкину своё личное цензорство («Ты теперь не прежний Пушкин, ты – мой Пушкин»), иной раз требовал от поэта исправить строчку-другую, может, и большее – сместить акценты, но Пушкин игнорировал эти указания (фактически не повиновался монарху) под тем предлогом, что однажды написанное он уже исправить не может.
Царь отправлял его в ссылки, мешал продвигаться по лестнице рангов, ни разу не помог ему деньгами, устраивал слежку за ним, не позволял выехать за границу, но Пушкин ни разу не опустился до жалоб или просьб о покровительстве.
И в этом смысле Цветаева права, что именно царь Николай и стал подлинным убийцей поэта. Пушкина удушил, по её словам, «круг николаевских рук, никогда не обнявших поэта, никогда и не выпустивших».
По-своему оценивает Цветаева и жену поэта Наталью Николаевну Гончарову. Она пишет: «Гончарова за Пушкина вышла без любви, по равнодушию красавицы, инертности неодухотворённой плоти – шаг куклы – а может быть, и с тайным содроганием». И далее: «Зал и бал – естественная родина Гончаровой… А дома зевала, изнывала, даже плакала. Дома – умирала».
По мнению Цветаевой, «Гончарова – не причина, а повод смерти Пушкина, с колыбели предназначенный. Судьба выбрала самое простое, самое невинное орудие: красавицу».
Увы, сердце красавицы даже не предчувствовало трагической развязки. Их кареты разминулись: Пушкин ехал на дуэль, а его жена – домой. Вопрос о том, любил ли сам поэт свою жену, Цветаева решает весьма своеобразно. Она пишет: «Пушкин из всех женщин на свете больше всего любил свою няню… Из «К няне» Пушкина я на всю жизнь узнала, что старую женщину – потому что родная – можно любить больше, чем молодую… Такой нежности слов у Пушкина не нашлось ни к одной». Удивительно ценный вывод, ибо именно няня Арина Родионовна была олицетворением всего русского народа и главным субъектом воспитания поэта.
Нет, не Эфиопия Пушкина нам подарила, это сделала русская няня.
Скажем ещё об одном важном для современности замечании М. И. Цветаевой, что Пушкин был убит сыном страны Вольтера, которую Пушкин так любил. Дантес, в сущности, был пустым местом. И кто бы знал о Дантесе сегодня, если бы он не стал убийцей нашего великого поэта? В русском сердце эта боль не пройдёт никогда: страна Вольтера для нас так и останется страной, сын которой убил А.С. Пушкина. Мы простим французам не поставленные нам «Мистрали», но смерти Пушкина не забудем.
Наконец, обратимся к ещё одному важнейшему, в политическом смысле, выводу-наблюдению Цветаевой: она ярче других пушкинистов подметила увлечение поэта личностью Емельяна Пугачёва. В эссе «Пушкин и Пугачёв» Цветаева высказала догадку, что подлинно любовной парой в «Капитанской дочке» была вовсе не Маша Миронова и подпоручик Гринёв, а именно Гринёв и Пугачёв, причём логического объяснения эта любовь не имеет. Цветаева назвала её чарой.
Но разве Гринёв — это не сам Пушкин, очарованный образом народного бунтаря Емельяна Пугачёва? Пушкин своим творчеством реабилитировал государственного преступника Пугачёва, казнённого царизмом. Цветаева пишет: «Из чёрного корня пугачёвского бунта Пушкин дал нам зелёное дерево».
Мы, коммунисты, должны быть безмерно благодарны М. И. Цветаевой за это открытие, что Пушкин – не только возвышенная поэзия, но ещё и мудрая политика. Так что хватит цитировать его высказывание о русском бунте, «бессмысленном и беспощадном». Гораздо важнее другое, что Пушкин был очарован личностью Пугачёва. Царю и не снилась такая очарованность поэта. Так что восславим Александра Сергеевича не только за поэтические строчки его.
Николай БОНДАРЕНКО.
Статья в PDF-версии газеты «Родина» № 21 (1075) от 4 июня 2015 г.