«Всякое произведение на современную тему есть произведение политическое, – говорил Юлиан Семёнов в интервью Андрею Черкизову («Позиция», ИПЛ, 1989 г.). – Современность немыслима вне политики, она насквозь политизирована, пропитана борьбой между альтернативами, поэтому какую бы задачу мы ни решали, она всегда прямо или опосредованно – политическая задача».
Если так, то Пушкин – всегда современен, ещё 200 лет назад он занимал ту же позицию. В большинстве своих произведений вольно или невольно в силу своего менталитета противопоставлял русскую и западную цивилизации не злобно, не агрессивно, а добродушно, иронично, но вполне определённо, что приятно подпитывает нашу национальную гордость. У Пушкина это ненавязчивое противопоставление является, как говорят сегодня, пронизывающей идеей.
Из «Евгения Онегина»:
…Меж тем как сельские циклопы
Перед медлительным огнём
Российским лечат молотком
Изделье лёгкое Европы,
Благословляя колеи
И рвы отеческой земли.
Потеплело на душе? А вот суждение посерьёзней:
Она… писала по-французски…
Что делать! Повторяю вновь:
Доныне дамская любовь
Не изъяснялася по-русски,
Доныне гордый наш язык
К почтовой прозе не привык.
Горячий сторонник декабристов, по чистой случайности не принявший участие в восстании на Сенатской площади, Пушкин в то же время осуждал «политический фанатизм» Радищева. Его книгу «Путешествие из Петербурга в Москву» он называл «сатирическим воззванием к возмущению», а свою статью «Александр Радищев» закончил словами: «Нет убедительности в поношениях, и нет истины, где нет любви».
Пушкин написал (в черновой редакции) своё «Путешествие из Москвы в Петербург», и вот что читаем: «Строки Радищева навели на меня уныние. Подле меня в карете сидел англичанин, человек лет 36. Я обратился к нему с вопросом: что может быть несчастнее русского крестьянина? Англичанин: английский крестьянин. Я: Как? Свободный англичанин, по вашему мнению, несчастнее русского раба? Он: Что такое свобода? Возможность поступать по своей воле. Следовательно, свободы нет нигде, ибо везде есть законы. Но разве народ английский участвует в законодательстве? Разве власть не в руках малого числа? Разве требования народа могут быть исполнены его поверенными? Во всей России помещик, наложив оброк, оставляет на произвол своему крестьянину доставать оный, как и где он хочет. Крестьянин промышляет, чем вздумает, и уходит иногда за 200 вёрст вырабатывать себе деньгу. И это называете вы рабством? Я не знаю во всей Европе народа, которому было бы дано более простору действовать.
На вопрос «Что поразило вас более всего в русском крестьянстве?» англичанин отвечал: «Его опрятность, смышлёность и свобода. Ваш крестьянин каждую субботу ходит в баню; умывается каждое утро, сверх того несколько раз в день моет себе руки. Взгляните на него: что может быть свободнее его обращения! Есть ли и тень рабского унижения в его поступи и речи? О его смышлёности говорить нечего. Путешественники ездят из края в край по России, не зная ни одного слова вашего языка, и везде их понимают, исполняют их требования, заключают условия; никогда не замечал я в них ни грубого удивления, ни невежественного презрения к чужому. Переимчивость их всем известна; проворство и ловкость удивительны… Вы не были в Англии? Так вы не видели оттенков подлости, отличающих у нас один класс от другого. Вы не видели раболепного поведения бедности перед богатством. Прочтите жалобы английских работников – волоса дыбом встанут. Сколько отвратительных истязаний, непонятных мучений! В России нет ничего подобного. А нравы наши, а продажные голоса, а тиранство наше с Индиею, а отношения наши со всеми другими народами!».
Критика и публицистика Пушкина не уступали его поэзии, художественной и исторической прозе. Историко-литературная статья «Джон Теннер», опубликованная в журнале «Современник» в 1836 году, представляет собой перевод с французского книги Токвиля «Демократия в Америке» с комментариями самого Пушкина.
«С некоторого времени Северо-Американские штаты обращают на себя в Европе внимание людей наиболее мыслящих, – писал Александр Сергеевич. – Не политические происшествия тому виной. Несколько глубоких умов в недавнее время занялись исследованием нравов и постановлений американских, и их наблюдения возбудили снова вопросы, которые полагали давно уже решёнными. Уважение к сему новому народу и к его уложению, плоду новейшего просвещения, сильно поколебалось».
«С изумлением увидели демократию в её отвратительном цинизме, в её жестоких предрассудках, в её нестерпимом тиранстве, – продолжал Пушкин. – Всё благородное, бескорыстное, всё возвышающее душу человеческую – подавлено неумолимым эгоизмом и страстию к довольству… Явная несправедливость, ябеда и бесчеловечие американского конгресса осуждены с негодованием; так или иначе, через меч и огонь, или от рома и ябеды остатки древних обитателей Америки скоро совершенно истребятся».
Свою книгу «Демократия в Америке» Токвиль построил на изданных в НьюЙорке «Записках Джона Теннера», проведшего тридцать лет в пустынях Северной Америки среди её диких обитателей.
«Эти «Записки» драгоценны во всех отношениях, – утверждал Пушкин. – Они самый полный и, вероятно, последний документ бытия народа, коего скоро не останется и следов. Достоверность «Записок» не подлежит никакому сомнению. Джон Теннер ещё жив. Многие особы, между прочими Токвиль, видели его и купили от него самого его книгу. По их мнению, подлога тут быть не может».
Согласно «Запискам», Джон Теннер, сын священника из Виргинии, в детстве был похищен индейцами – не для обращения его в рабство, а для усыновления взамен погибшего ребёнка.
«Записки» – длинная повесть о застреленных зверях, о метелях, о голодных дальних переходах, об охотниках, замёрзших в пути, о ссорах, о вражде, о бедной и трудной жизни, о нуждах, непонятных людям из образованного общества… Цивилизация европейская, вытеснив их из наследственных пустынь, подарила им порох и свинец: тем и ограничилось её благодетельное влияние», – добавлял Александр Сергеевич.
Подвергаясь тяжёлым трудам и опасностям, индейцы заготавливали бобровые меха, кожи буйволов и прочее, чтобы продать американским купцам.
«Но редко получают они выгоду в торговых своих оборотах, – читаем у Пушкина. – Купцы обыкновенно пользуются их простотою и склонностию к крепким напиткам. Выменяв часть товаров на ром и водку, бедные индейцы отдают и остальные за бесценок; за продолжительным пьянством следуют голод и нищета, и несчастные дикари принуждены опять обратиться к скудному промыслу».
В зрелом возрасте Теннер исполнил намерение вернуться к месту проживания своего прежнего семейства. Сын его не захотел за ним последовать и остался вольным дикарём. Теннер отправился с двумя дочерьми и их матерью. Жена отказывалась следовать за ним к людям чуждым и ненавистным. Совершив в дороге покушение на его жизнь, она пустилась в обратный путь.
Пушкин закончил свою статью со свойственной ему иронией: «Ныне Джон Теннер живёт между образованными своими соотечественниками. Он в тяжбе со своею мачехою о нескольких неграх, оставленных ему по наследству. Он очень выгодно продал свои любопытные «Записки» и на днях будет, вероятно, членом Общества Воздержности (коего цель – истребление пьянства. – Прим. Пушкина). Словом, есть надежда, что Теннер со временем сделается настоящим янки, с чем и поздравляем его от искреннего сердца».
В.П. ЛЕНКИНА.
Новоалександровск.
Эта статья в PDF-версии газеты «Родина» от 6 июня 2019 года на сайте ЦК КПРФ, а также на сайте Ставропольского крайкома КПРФ.