В редакцию «Родины» приходит много писем от пожилых людей с воспоминаниями о военном детстве. Они искренне не понимают, как при живых свидетелях и участниках тех трагических событий историю можно переврать и всё поставить с ног на голову. А потому, пока живы, спешат рассказать потомкам, как всё было на самом деле. Сегодня это история жительницы Ставрополя Валентины Львовны Пензоватой (в девичестве Рублёвой).
До войны я жила в большом доме моего деда, ветеринарного фельдшера, имевшего большой авторитет в городе. В нём умещались четыре семьи: наша, папиного брата и двух его сестёр.
В доме у нас всегда были животные, которых дедушка лечил. Ещё он выращивал виноград, фруктовые деревья, разводил цветы. Мы жили дружно и счастливо, пока не случилась война.
Сообщение о нападении гитлеровцев стало неожиданностью и повергло всех в шок. В школе предложили написать сочинение на тему, чем мы можем помочь Родине. Многие решили, что лучше всего – это тимуровская помощь. В классе организовали отряд, распределили ребят по улицам. Мы ходили по домам и выясняли, кому какая помощь нужна. А потом работали на огородах, нянчили маленьких детей.
Моего отца призвали на военную службу, и он уехал техником-интендантом на Урал. Несмотря на то что шла война, он имел возможность каждый месяц высылать нам деньги по 400-600 рублей. Жили, конечно, скромно, но не бедствовали.
Но коррективы были внесены уже скоро – 3 августа 1942 года Ставрополь бомбила немецкая авиация. Город был занят в считанные часы после авианалёта. Мама в это время была на Нижнем рынке. Прибежала домой босиком, с окровавленными ногами.
До оккупации к нам в дом поселили еврейскую семью из четырёх человек. Когда в город вошли немцы, сразу расклеили листовки о немедленной явке лиц еврейской национальности для регистрации в управе. Потом им пришла повестка явиться туда, имея при себе ценные вещи. Сбор был на площади Фрунзе. Людей сажали в небольшие автобусы и увозили в сторону Холодного родника. В таком автобусе увезли и наших постояльцев. Больше мы их не видели. Через некоторое время узнали, что это были «душегубки» – изобретение фашистских палачей, впервые применённое на Северном Кавказе.
В наш дом на постой определили пожилого немца. Его звали Ганс. Он занимался продовольственным снабжением. Вначале я его ненавидела. Потом, когда присмотрелась, мне показалось, что это обыкновенный человек, тоскующий по своей семье и не разделяющий взглядов своих начальников. Ему часто присылали посылки из Германии. Он всегда угощал нас сладостями. Однажды в критический момент он, можно сказать, спас мою маму. В поисках уклоняющихся от «регистрации» евреев немецкий патруль зашёл к нам в дом. Указывая на черноволосую, черноглазую нашу маму, немец закричал: «Юден, юден!». И стал выталкивать её во двор. Мы бросились к матери, прижались к ней, она дрожащими руками протягивала патрулю свой паспорт: «Я русская, не юден». А они не верили, говорили, что паспорт фальшивый, а женщина еврейка. В это время возвратился Ганс и приказал солдатам покинуть дом.
За время оккупации пришлось немало страху натерпеться. В конце октября на моё имя пришла повестка, которая обязывала явиться туда, откуда увозили евреев. Мама пошла со мной, взяв на всякий случай детское тёплое одеяло. В управу пришли подростки 14- 15 лет. Нас погрузили в товарный вагон и куда-то повезли. Родителям не сообщили, куда и зачем. Все думали, что в Германию. Но нас привезли в Апанасенковский район на уборку хлопка.
На поля уже лёг снег, поэтому коробочки доставали из-под него. А одеты мы были в демисезонные пальто да дырявые ботинки. Вечером забивались в маленькую комнатушку с русской печью, на которой грелись по очереди. На два десятка голодных ртов давали один каравай хлеба на сутки – по кусочку утром и вечером. В обед – пустая похлёбка. Но ей мы радовались даже больше, потому что была горячей.
Приближался День 7 ноября, наш великий праздник. Мы решили, что в этот день на работу не пойдём, несмотря ни на что. На нашу удачу, полицаи, что нас караулили, в этот день не явились. И мы, холодные, голодные, но необычайно счастливые и гордые за свой поступок, пели советские песни и свято верили в нашу победу.
Домой вернулись через месяц, больные, обмороженные, но живые. Ганс всё ещё жил у нас на постое. Примерно 18 или 19 января 1943 года он пришёл, позвал маму в свою комнату и что-то ей тихо говорил. Я только расслышала: «…Гитлер капут… Сталинград». А уже через час на нашей улице мелом кто-то написал о разгроме немцев под Сталинградом.
Никогда не забуду день 21 января. Помню, как колонны автомашин с немецкими солдатами ехали по улицам города. На них было скудное обмундирование, на голове почти у каждого женский платок. Мороз стоял под 30 градусов. Они были жалки.
А мы вышли на улицу и провожали незваных гостей с удовольствием. Смотрели на них не со страхом, а с ненавистью. И не боялись – при таком русском холоде им даже рук из карманов не достать, чтобы выстрелить.
После освобождения Ставрополя я продолжила учиться в школе. Двери в ней были выбиты, занимались в тёплой одежде, писали на полях старых газет.
Самым памятным событием для меня было вступление в комсомол. 70 лет я храню тот билет, напоминающий мечты о победе, надежду на счастливую жизнь. Главное было то, что мы верили в нашу победу. Мы были едины в этом настроении. Всю войну не прекращало работать ни одно предприятие, если не было разбито, ни один колхоз.
Всё для фронта, всё для победы! Эти слова не были просто лозунгом. И даже мы, дети, вносили в неё свой посильный вклад.
И сейчас я не могу понять, почему нас не могут приравнять к труженикам тыла. Не ради денег, льгот, хотя они тоже в нынешнее время не помешают, а по праву справедливости.
Подготовила к публикации Лидия СЕРГЕЕВА.
Статья в PDF-версии газеты «Родина» № 16 (1070) от 30 апреля 2015 г.