ФЕЛЬЕТОН
Борис ПРОХОРОВ. Последним прискакал здоровенный казачина в тулупе и в мохнатой шапке. Вытирая вспотевший лоб, гаркнул на весь зал: — Здесь слет монументов?
— Здесь! Подваливай к нам, Ерофей Павлович. В задних рядах, «на Камчатке» собрались свои хлопцы-землепроходцы: Василий Поярков, Семен Дежнев, Ермак Тимофеевич, Семенов-Тяньшаньский, Беринг, Пржевальский. Величественные, в благородной патине, они стали вводить опоздавшего Хабарова в курс дела. — Персоналку разбирают. Энтот, худой, в шинели, раньше стоял на Лубянке. Теперь не стоит, но хочет опять стоять. Энтот, с бородкой, его защищает. А энти с… аморалку пришили. Поляк, говорят, Россию не любил. Одни паштеты в голодный год ел. — Брехня это! Какие паштеты, если комиссар продовольствия Цурюпа умер в соседнем кабинете от голода? — А кто хозяйство восстанавливал? Пушкин, что ли? Кто в ЧК врагов карал? Кому фотоаппарат ФЭД бывшие беспризорники подарили? — А судьи кто? – обернулся Александр Грибоедов. -Да так, мелочь пузатая. Кучерявые демократишки, гозманы разные. Им памятники не светят, вот и изгаляются над великими. Докладчик между тем картинно выкинул руку и завершил, слегка картавя. — Феликс должен стоять на Лубянке. Кристальной души человек. Рыцарь революции! — Вы бы, Ульянов, хоть помолчали, – поморщился уродливый монстр творения Церетели. – С вас и начался этот бардак! — Врете, батенька! Не бардак, а порядок. Мы первыми приняли декрет о памятниках. Славных сынов Отечества наша власть сохранила и приумножила. — Даже меня, царя, революция не тронула, – привстал на коне Петр Великий. — А вот тебя, братец мой одноглазый, и сейчас снести к чертям не мешает. — На площади комод, на комоде бегемот, на бегемоте – идиот. А культурное наследие России бережно сохранялось. Пусть Пушкин скажет. — Чуть что – сразу Пушкин! Я памятник себе воздвиг нерукотворный. Лучше у соседа моего спросите. Что скажете, коллега Маяковский? — Я уже давно сказал! – громыхнул гранитом лучший из поэтов. – Делать жизнь с кого? С товарища Дзержинского! Я вам не политическая проститутка, мнений не меняю. Так что давайте лучше у народа спросим. Эй, Рабочий и Колхозница, вы-то что молчите? — А кто сейчас у рабочих и колхозников спрашивает? – синхронно вздохнуло творение скульптора Мухиной. – Люди труда не в моде. Сейчас в моде Чижик-пыжик, Рабинович, Остап Бендер. Да еще всякую шушеру в наглую увековечивают. — Ну почему же? Столыпина недавно воздвигли. — За какие заслуги и на какие шиши? — За реформы! Я как экономист… – напыжился поросенок с человеческим лицом. — Егорушка, ты хоть помолчи, экономист хренов. Сам-то как в памятниках оказался, самозванец? Память о тебе оставил очень препаскудную! — Такие реформаторы, как ты да Столыпин, и губят Россию. — И вообще, разве страна требовала монумента Столыпину? Или Ельцину? — Они сами, понимаешь, решают кого ставить. А нам потом отдуваться! – слезливо канючил двухметровый верзила. – Я третий год стою, понимаешь, с синей мордой лица. — Борис Николаевич, это вандалы. Хоть милицейский, тьфу, полицейский патруль выставляй! — Не терпит пустоты природа, , поддакнул архангельский мужик Михайло Ломоносов. – Месть памятникам – последнее паскудство. А что ваш Феликс сам думает? Сердце у него горячее, а голова холодная. – На Лубянке я стоял по закону. Должны были и снять по закону, а не пьяной толпой. Железной рукой надо карать вандализм! — Верно! – рявкнула казачья Камчатка. — Задолбали кудрявые, мать их… Не они ставили, не им и снимать. — Но вы, Дзержинский – кровавый палач! Вам место не на Лубянке, а во дворе у депутата Зюганова! — Ой-ой! Кто бы говорил! Только не вы, прихвостень Антанты. Мундир французский, табак английский, сапог японский – правитель Омский. Вам-то за какие заслуги, адмирал Колчак, памятник в Иркутске поставили? — Как вам не стыдно! Я землю Санникова искал, я любил Россию! — Зато она вас не любила. Сидели бы сейчас среди первопроходцев. А вас черт понес Россию спасать. Для кровавой романовской семейки! — Но-но, полегче! Я теперь святой! У меня даже персональная икона есть. Не помогает: меня уже два раза взрывали! – пожаловался пьяненький Николай Романов. — Тут надо разобраться, – раздался спокойный голос Сергея Лазо. – Для одних Дзержинский палач, для других – карающий меч Революции. На таком посту без строгости нельзя. А Колчак палач-любитель и мерзавец патентованный. Залил кровью всю Сибирь, притащил интервентов. Царское золото упер в Японию. Колчаком в Сибири до сих пор бешеных собак кличут. Меня по его милости японцы в паровозной топке сожгли. А теперь что же – будем рядом стоять? — Братцы, да это контра! — ахнул Михаил Фрунзе. – Я колчаковцев на Урале и в Сибири рубал, Врангеля в Крыму крошил. А эти прохиндеи ввели День согласия и примирения, чтобы Гражданскую войну по-своему переписать! За что боролись? – Ось я их – булавой! – взвился Богдан Хмельницкий. – Меня москальским байстрюком кличут, а сами Бандере да Махно памятники ставят! — Чудны дела твои, Господи! – перекрестился Сергей Радонежский, установленный на Куликовом поле. — А вы вообще бы помолчали, – огрызнулся одесский Рабинович. – Уже доказано академиком Фоменко, что ни вас, ни Куликовской битвы не было. — Ка-ак! – ахнул святой и опять истово перекрестился. -Мосье Дюк, а щё ви имеете сказать? — Я вам не скажу за всю Одессу, – встал величественный де Рибас, – но бардак как на Привозе. Власти кого хотят, того и ставят. — Тут один полоумный предлагает памятник подлюке Власову. Почему только Власову? Тогда уж и генералу Краснову, и атаману Шкуро, и атаману Семенову! Они ведь тоже предатели первостатейные! — А другой придурок предлагает памятник Ельцину из чистого золота! От таких вестей монументы замерли как вкопанные. В наступившей тишине раздался старческий смешок. — Хе-хе-хе, – смеялся отец народов, посасывая трубочку. – Где они столько золота возьмут? Я тоже был не ангел. Но весь мир спас от фашизма, а золотой запас ни на грамм не тронул. А эти умудрились в мирное время великую державу прос…ть! И еще нас грязью обливают. Не бери близко к сердцу, Феликс, не этим пигмеям нас судить. Наше время еще впереди. — Иосиф Виссарионович, генералиссимус дорогой! Что же вы молчали до сих пор? — Я вообще не памятник! Нету меня! А люди помнят. — Верно! Одних и без памятников Россия помнит. А другим осиновый кол – лучший памятник. — Ну все, – хлопнул о колено шапкой Ерофей Хабаров. – Светает, а мне до Амура еще скакать да скакать. — По коням, мужики! – Камчатка дружно потянулась к выходу. — Монументы, да куда же вы? – всполошился президиум. – Надо же еще резолюцию принять! — Резолюцию нам голуби на голове напишут, – рассмеялся Николай Васильевич Гоголь. – Скучно жить на белом свете, господа! Статья в PDF газеты «Родина».