Трудно назвать тему более актуальную и болевую, чем боль русской души, разорванной пополам. Речь идёт о страшных событиях на Украине. Может ли честный гражданин равнодушно пройти мимо трагедии целого народа? Ставропольский писатель Владимир ЯКОВЛЕВ не смог остаться в стороне и… отправился на Донбасс несколько лет назад. Его гнев и боль воплотились в фронтовые зарисовки, в которых он отразил реальную обстановку.
Как мы ехали на войну
Всё это началось гораздо раньше, чем нас заметили в Ставропольском крайвоенкомате. Поначалу мы чувствовали себя тремя богатырями и ждали, что нас поддержат буквально все гражданские чиновники. Не тут-то было. На командировки денег не оказалось, на рекомендательные письма от любимых газет и телеканалов — смелости. Вот и поехали мы, как частные лица, на свой страх и риск: я, художник Саша Гайденко и бывший десантник Витя Страхов (на снимке).
Не все оказались глухими и чёрствыми. Офицеры крайвоенкомата собрали деньги на продукты. Местные казаки раздобыли мешок гречки. Генерал Медведицкий помог…
У врат державы
Доехали до Ростова быстро, но у пункта пропуска «Мариновка» полдня простояли в бесконечной веренице машин. Здания на российской стороне сверкают широкими окнами павильонов, радует глаз чёткая разметка асфальта, вызывает уважение вежливая строгость пограничников и внимательная недоверчивость собак, обнюхивающих наши ящики и рюкзаки: овчарки натасканы на запахи ружейного масла, наркотиков и взрывчатки.
Украинская сторона (донецкая) напоминает Сталинград после осады: руины бывших сооружений, следы миномётных обстрелов, бетонные груши противотанковых заграждений, вдоль и поперёк посечённые пулями. Битый взрывами асфальт. Разбитая бронетехника.
— Да, здесь был жуткий бой, и танки украинцев горели, как свечки. Потом мы оттащили этот металлолом за ворота. Видите? — небрежно машет рукой в сторону леса юная пограничница Олеся.
Перешёптываясь, стараемся угадать, сколько ей лет. И как могут сочетаться в юном существе власть и радушие, строгость и гостеприимство, милое девичье изящество и уставная форма одежды не первого срока службы?
— Вовка, а ведь она чем-то на Че Гевару похожа! — толкает меня в бок Саша Гайденко. Я не спорю. Художник всегда угадывает главное: романтику молодости и решимость идти до конца.
— Что вы там шепчетесь? — прерывает наш разговор Олеся. — Удивляетесь женщине в погонах? Так это ненадолго. Вот победим и своими делами займёмся. А пока учимся водить танки, работать с минами, командовать артиллерийскими батареями.
Мы дружно не верим. А девушка продолжает щебетать:
— Работать, крестьянствовать, воевать… Людей у нас не хватает. У украинцев регулярные ротации, смены составов, а наши, донецкие, как сели в окопчики в четырнадцатом году, так и воюют безвылазно. И заменить их, кроме девчонок, — некому.
— Наш парень! — восхищённо сказал Витя Страхов.
Однако нам пора ехать.
Наконец юная пограничница даёт разрешение двигаться дальше. А когда мы поехали мимо, по-дружески козырнула нам на прощанье.
Печали русской земли
Мы ехали по щербатой, избитой колёсами, гусеницами, взрывами дороге. Тащились, подпрыгивая на ухабах, мимо выгоревших лесополос, вывернутых с корнем опалённых деревьев. По сторонам дороги — противотанковые ежи, битая техника, бывшие БТРы и бывшие жизни. Донбасс встречал нас обрубками лесополос, неразорвавшимися снарядами, ржавыми шрамами войны, домами без крыш, осколками тяжёлых реактивных снарядов.
Асфальт — яма на яме! Но в районе самых ожесточённых боёв у Саур-Могилы дорога пошла ровнее. Только по серому асфальту всё время какие-то кровавые пятна.
— Это дорожники, когда ямочный ремонт делают, в раствор вместо песка замешивают кирпичную крошку от разбитых домов, — объясняет Страхов. — Вон сколько раздолбанных изб вдоль дороги, сколько оград, похожих на дуршлаги.
А мне кажется, что это никакая не кирпичная крошка, а кровь убитых по дороге растекается по серому асфальту и вопит под колёсами нашей машины.
На околице совсем рядышком с деревней — жуткое поле недавнего боя. Мы косимся на дома, от которых и фундамента не осталось, на порубленные осколками деревца бывшего сада, на сараюшки без крыш, вырытые поперёк улиц окопы. Рядом разбросанные снаряды и разбитые ящики с засохшей человеческой кровью.
У сирот
В школе-интернате для детей-сирот мы оставили всё, что везли. В благодарность ребятишки устроили нам концерт. Спели «Бухенвальдский набат», «Пусть всегда будет солнце». И вдруг по-украински тонко и проникновенно: «Ридна маты моя, ты ночей не доспала, Провожала мине на зори у край сэла…». И половина зала плачет… родителей вспоминают.
Я заметил, что у этих ребятишек глаза очень большие, полные великого горя…
— Эх, не то вы привезли, — сетует директор интерната Римма Николаевна Войкова. — Вот список необходимого: детская одежда, обувь, постельное бельё…
— Тетрадки, дневники, ножницы, бумага, учебники русского языка, — подсказывают учителя.
— Краска, клей, обои, — добавляет завхоз.
— Пожалуйста, — просит Войкова. — Достаньте для детей медикаменты: йод, зелёнку, перекись водорода и противо-педикулёзный шампунь.
— А где ночевать будете? — интересуются детдомовцы. — Оставайтесь у нас.
— У Михаила Потапыча именины, — шёпотом сообщают нам Юля и Ванечка, знакомя нас с большим плюшевым медведем с оторванной ногой. — Осторожно, он ещё живой. Только притворяется мёртвым.
Что же нужно вытерпеть, чтобы играть в такие игры!.. Гореть вам, Порошенко и Зеленский, в аду!
Рискованный выбор
Смеркалось. Выехать из миллионного Донецка с его разветвлённой транспортной инфраструктурой сложно. Навигаторов и карт у нас не было. Пришлось заплатить таксисту полтинник за то, чтобы он показал дорогу на Луганск.
Семь часов вечера. Вот мы, вот гладкая трасса Донецк — Луганск с шестью милицейскими и двумя пограничными КПП и таможней. Каждая такая преграда — час времени и куча нервов. Это если все они работают ночью. А если нет? Дремать втроём в кабине холодной «копейки» радости мало. И тут Виктор дерзко предлагает:
— Парни, я же воевал здесь! Я тут каждый кустик знаю. Если махнуть по нейтралке, за пару часов до Луганска доедем.
По нейтральной полосе
Ночь. Низкий туман, то и дело вытекая из перелесков, по-медвежьи переползает дорогу. Он ярко вспыхивает в свете фар, мешая разглядеть выбоины от снарядов. Порой на трассе так много вертикально вздыбленных шматов асфальта, что наша дорога напоминает реку во время ледохода.
— Учтите, наш выезд на ничейную полосу не санкционирован и ни с кем не согласован, — сухо замечает Страхов. — Так что стрелять по нам, скорей всего, будут сразу с двух сторон.
— Спасибо, порадовал, — печально реагируем мы.
— Не дрейфь, мы мчимся с переменной скоростью, в нас довольно трудно попасть. Тут, главное, пригасить фары и гнать, не останавливаясь.
— Как же тут гнать? — бурчит Саня, крутя баранку. — То яма, то булыжник. Тут не разгонишься.
Временами бывшая трасса совсем лишена асфальта. Перемолотая танковыми гусеницами, она затягивает нашу «копейку» не хуже стоячего болота. Мы часто буксуем и тихо крадёмся вдоль обочин, осторожно огибая особо гиблые места.
— Сашка, не увлекайся краями, — предупреждает Виктор, — тут всюду растяжки понатыканы. Рванёт — одни кроссовки останутся.
И, словно подтверждая его слова, из тумана выплывает красный трафарет с белыми буквами «Небезпечно. Мини!». Наш Виктор знает, о чём говорит. Он эти подлянки хорошо изучил. Полгода здесь воевал. И очень переживает, что не похоронил своих товарищей, до сих пор лежащих на этой ничейной полосе на восемь лет непаханых полях — их сначала надо разминировать…
Шаг за шагом, подталкивая буксующую машину, выбирая объезды колдобин, путаясь в тумане и кружевных разветвлениях грунтовых дорог, мы понимаем, что окончательно заблудились. Ни карты, ни огонька, ни звёзд, ни луны. Где едем? Куда едем?
Вдруг в просвете придорожного мелколесья замечаю слабый огонёк.
— Хутор! — радостно кричу я. — Давайте подъедем и спросим, куда нас нелёгкая занесла.
Огонёк степного хутора бежит нам навстречу, двоится, множится, превращаясь в целое созвездие. У крайней хаты возится с поросёнком женщина, очень похожая на мою мать. Виктор, поправив голубой берет десантника, блистая орденскими планками и значками классности, подходит к хуторянке:
— Здравствуйте, скажите, пожалуйста, как называется ваше село.
Недружественный приём
После недолгой паузы раздаётся истошный визг. Хуторянка, убегая от нас, кричит:
— Рятуйте, люди добрi, москалi нападають!
В тот же миг на её вопли из сеней выскочил мужик с вилами в руках.
— Хто тут блажуеть?
— Вилы — национальный символ Хохляндии! — говорит Саша — Трезуб!
— Заткнись, — обрывает его Виктор.
— А хто ж ви такиi? — настороженно спрашивает мужик.
— Не видишь? — поблёскивает медалями Витька. — Русский десант!
— А ось ми зараз розберемося, — поднимает на него вилы хуторянин. — Хлопцi, бей москалей!
На шум, хмуро вылезая из калиток, собираются местные. Их голоса сливаются в угрожающий рокот.
— Сматываемся, — шепчу я. — Попадём в рабство, выкупа не будет!
Бегство
Тем временем хуторские намереваются взять нас в кольцо.
— Рвём отсюда, пока ноги целы! — ору я.
Вы видели, как согласованно и быстро десантируются парашютисты? Вот так же быстро, только в обратном направлении, садились мы в нашу советскую развалюху. Погоня началась. Гайденко рвёт с места, отбрасывая радиатором хлопца, пытавшегося загородить нам дорогу. Сзади слышится медвежий рёв мужиков. В нас летят камни, палки и что-то ещё.
— Газуй, братишка! — орёт Виктор. — Педаль до пола и — форсаж!
Старая «копейка» не подвела — будто заслышав звук полковой трубы, взревела всем табуном лошадиных сил. Колёса, скользя и подпрыгивая на выбоинах деревенской колеи, понесли нас дальше.
— Да здравствует свобода, друзья-эмигранты! — ликующе пою я, но, заметив сзади огоньки фар, тихонечко добавляю: — Ребятки, а ведь за нами погоня…
— Больше газу, меньше ям! — ревёт Виктор.
— Сейчас закипим! — предупреждает художник.
Не закипели. Более того, наша «копеечка», скрежеща и царапая днищем избитую тракторами дорогу, хоть и медленно, но всё же ползла и ползла вперёд. А тяжёлые иномарки преследователей наглухо засели в глубоких колеях украинских луж…
В стане ополченцев
Под утро нас отыскали ребята из диверсионно-разведывательной группы, в которой раньше служил Страхов. Мужские объятья, троекратные поцелуи. Садимся в машины, тащимся за командирской «Нивой». Грязь лепёхами летит из-под колёс в наше лобовое стекло. Витька взахлёб рассказывает о бое, в котором его командир уложил 28 карателей, утверждая, что «целое соединение регулярных российских войск под командованием генерал-лейтенанта Хмурого обороняли опорный пункт на подступах к Луганску». Я ему не верю. На самом деле это был всего лишь один взвод, которым командовал пенсионер, бывший полковник спецназа ГРУ с позывным «Хмурый».
Украинский посёлок, примыкающий к окраине Луганска. Целая улица брошенных двухэтажных домов. Их хозяева, зажиточные бандеровцы, удрали на Запад. Одну из шикарных двухэтажных вилл занимают ополченцы. Нас никто не встречает. Все спят. Даже часовой…
Пока ходили за огурцами и выстраивали в единый ряд четырнадцать стаканов, я поднял с пола и примерил на себя чей-то разгрузочный жилет. Куча карманов. В передних — рожки автомата, гранаты, сигнальные ракеты, индивидуальный пакет, в заднем — патроны. Килограммов на двадцать такой хомут тянет, не меньше. А ещё я узнал, что ребята только что сменились с поста «Пелагиада», где нет ни вагончика, ни палатки, а есть только старые скаты, которые в случае чего можно бросить под колёса прорывающегося автомобиля.
Подъёма-построения не было. Когда громко прозвучала фамилия Страхов, вся казарма загудела от голосов проснувшихся ополченцев.
— Братан, ты здесь!
— Какими судьбами?
— Как жена, как дети?
Вместо ответа Витя снимает со стены гитару. Без вступительных аккордов идут слова про то, как он, ещё служивый 247-го десантно-штурмового казачьего полка, взяв отпуск и попрощавшись с детьми, поехал сюда, в неизвестность.
На линии противостояния
Когда огромная кровавого цвета луна, замирая на острых пиках всадников, коварно и подло заходя сзади, уже намеревалась накрыть собой гордую фигуру Князя, призывно поднимающего свой меч над миром хаоса и разброда, в чугунное небо поднялся веер трассирующих пуль. Этот залп, выпущенный из семи стволов АКМ, можно было считать фактом нарушения Минских договорённостей о прекращении огня. Но рядом не было ни комиссаров ОБСЕ, ни обещанного подкрепления, ни какоголибо начальства. А были лишь шестеро голодных ребят и одна девчонка из далёкого Ставрополья. Семь ополченцев: с Ташлы, Туапсинки, Пелагиады, Новомарьевки, Невинномысска. Они не могли не приехать на Луганский фронт на опорный пункт укрепрайона «Князь Игорь», названного так потому, что находится он у самого подножья 14-метрового скульптурного монумента в восьми километрах от Луганска на стратегической высоте, контролирующей три транспортные артерии и два железобетонных моста.
Не могли эти ребята, иззябшие в сыром окопе, пропахшие вывороченной землёй, костром и полынным дёрном, забытые поварами и начальством, не позволить себе минуточку солдатского счастья. Ведь на светящемся циферблате командирских часов уже наступало 9 Мая — праздник нашей Победы! Вот почему в полночь они на исторической высоте кровоточащей Украины 9 Мая салютовали бывшей и будущей Победе над фашизмом.
Жёлтые пунктиры трассеров уходили к далёким созвездиям, нежно обнимая гигантскую скульптурную группу славных всадников, защитников земли русской. И вот, как чудо, от украинских окопов тоже начали подниматься ответные полоски трассирующих пуль. Где-то там в звенящей высоте два автоматных веера двух армий соединились в единую радугу. Грустно прозвучало тоненькое «ура-а-а…» девочки из Невинномысска. Но ведь прозвучало! И это был акт солдатского братания. Точнее, признания родства русских и украинцев, живших когда-то в единой стране и служивших в одной непобедимой армии.
Постепенно к треску очередей добавилось глухое кваканье спаренных зенитных установок. Казалось, наступит миг, и враги станут друзьями, выйдут из окопов, спляшут гопака, закусят яблочком, угостят друг друга самогоном и горилкой. Но этого мига как раз и не хватило. Откуда-то сбоку из темноты по позициям украинской армии стали работать миномёты укрзагранотрядов. Проснулась артиллерия нацгвардии. Украинцы били по своим. Уголовники делали своё привычное подлое дело. Пока стоны и маты раненых сливались с какофонией разрывов, я думал, какими же словами описать всё это…
И тут при взгляде на гигантской силуэт Князя Игоря мне почудился голос самого первого летописца земли русской Нестора. Вот он — Князь Игорь под нимбом кровавой луны. Вот она — древнерусская дружина на конях. А рядом — семеро добровольцев Ставрополья. Всё рядом! Всё срослось воедино от древних корней Киевской Руси до сегодняшней зелёной кроны Российского Древа Жизни. Да, живой и зелёной! Как зелены камуфляжные ватники моих земляков — голодных и продрогших ополченцев Луганского фронта.
Сейчас они сражаются за Великую Правду, за Вечное Древо нашей жизни, которое не срубить, не взорвать, не сгубить ни уголовникам из «Айдара», ни лжецам из украинских академий. Пока нарастает гул разгрома передовых подразделений вооружённых сил Украины, сквозь гадость, вонь и срам мне слышатся родниковые переливы чистой русской речи, на коей говорили киевляне тысячу лет назад.
На рассвете
Утром со стороны станицы Луганской затявкали станковые пулемёты, грохнула пушка вэсэушного БМП.
— Пусть побрешут, — брезгливо говорит Паша Колесников с позывным «Комсомолец».
— Для них что товарищ Ленин, что князь Игорь — один хрен, русским духом пахнет.
— Это для нас Князь, — Колесников показывает рукой на величественный монумент, — духовная ценность. А для фашистов — красивая мишень. По памятникам стрелять да по детишкам палить они умеют.
Паша протягивает бинокль:
— Смотри, во что они превратили памятник Ленину на перекрёстке у Обозного! Как распотрошили Бахмутку и Желобок…
В полдень к нам подъехала «шишига» — бортовой «ГАЗ-66». В кузове были термосы с чаем и кашей, патроны, гранаты, станковый пулемёт.
— Ох, и накосили же мы укропов! — удовлетворённо говорит «Хмурый».
— Почему «Хмурый»?
— Позывной такой.
Тут у всех свои позывные, свои номера. Иначе вычислят и убьют исподтишка, как Олеся Бузину. Или на родственниках отыграются.
— Парни, — говорю, — уж если я духом и сердцем с вами, то дайте мне хоть пулемёт подержать. Не дают. Спрашиваю, почему.
— А потому что у разведчиков традиция такая: впервые вручать новобранцу главное оружие группы на вражеской территории.
Опять спрашиваю: почему?
— Чтобы сразу почувствовал ответственность. Пойдёшь в гости к украинцам?
— Ага.
— Плавать умеешь?
— Да.
— Ну, тогда поплыли… Я видел, как прощаются бойцы диверсионно-разведывательной группы, уходившие на тот берег. Вроде бы с шуточками, а вроде и навсегда…
Эта статья в PDF-версии газеты «Родина» от 30 июня 2022 на сайте ЦК КПРФ, а также на сайте Ставропольского крайкома КПРФ.