Собаки воют от предчувствия большой беды и голода. И большая беда случилась. В 1942 году в посёлок Железноводский ворвалась механизированная колонна войск вермахта.
Столкновение с нашими войсками произошло у посёлка Вороново под горой Развалка. Своих убитых немцы заставили хоронить стариков из местных жителей под руководством старосты. Были и полицаи. Именно они — из бывших дезертиров и уголовников — у мостика через Джемуху добили двух раненых красноармейцев и бросили в воду.
Городские жители, больших запасов продуктов не имевшие, стали голодать. Дворовых собак выпустили на волю, а они, голодные, начали всюду шкодить, драться между собой, сбиваться в стаи. Всё время раздавались вой и собачий лай. Стало опасно. Но бургомистр Солнцев, городской голова (бывший бухгалтер курсовета), не спешил наводить немецкий порядок. Дошло до того, что на огородах, в глухих местах стали находить обглоданные человеческие кости. На нашем огороде мать нашла человеческую ногу. Она побежала к старосте сообщать. Я не видел, чтобы кто-то приходил к нам, но ноги не стало. Скорее всего, унесли собаки.
А мы своего Бурзюка не выгнали со двора — он был полноправным членом семьи, любимцем детей. Так он и погиб, оставаясь на своём посту. Маленький, чуть больше кошки, никогда не кусался. В соседнюю хату староста то и дело приводил постояльцев — немецких солдат. Хозяйка, женщина лет 35, жила одна. Она ругала мою мать за то, что та «мажет свою рожу сажей» и носит лохмотья. Мол, немцы тоже мужчины, получше наших, русских…
Я был во дворе, когда к нам вбежала соседка в разорванном платье, юркнула в нашу времянку и захлопнула дверь. Я стоял и ничего не понимал. Тут через плетень перемахнул немецкий офицер, но в тени двора ничего не видел, стоял и озирался. А наш Бурзюк то ли от такого нахальства, то ли со страха бегал вокруг и лаял. В одно мгновение немец схватил его и шмякнул о бутовую кладку соседнего сарая. Пёс взвизгнул, судорожно засучил задними лапами и затих. Немец поправил на себе амуницию и вышел на улицу.
Мой младший трёхлетний брат Валерий гладил мёртвого Бурзюка и плакал. А мать ругала свою подругу: «Из-за тебя, дура, погибла собачка. Снимай платье, на машинке его застрочу. Теперь поняла, зачем я рожу сажей мажу? Петька, закопай Бурзюка». А я озорно спросил: «По христианскому обычаю?» И осёкся: она на меня так посмотрела, что шутить отпала всякая охота… Мать хоть и не была верующей, а богохульствовать, как говорила бабушка, не позволяла.
Я, десятилетний мальчишка, копал яму для Бурзюка, а мой братишка, так ничего и не поняв, просил его поскорее выздороветь. С этого момента у нас, детей, к фашистам появилась ненависть. Мы наслушались душераздирающих криков, доносившихся из полицейского участка, размещавшегося в здании бывшего местпрома. Там полицейские истязали русских, и нельзя было отличить, где мужские, а где женские крики. В такие моменты мать загоняла нас во времянку и закрывала дверь.
Ни одного немца возле этого участка я не видел — были только предатели, которые выслуживались перед оккупационными властями. И теперь, когда говорят о «сталинских репрессиях», я вижу именно эту категорию нелюдей, «невинно пострадавших». Эти, с позволения сказать, люди в наше время находятся в величайшем почёте как жертвы Советской власти. А. Солженицын на этом сделал себе имя. Недавно в Москве его именем названа улица, поставлен бронзовый памятник.
Помню, как моя бабушка Пелагея Яковлевна надумала меня крестить. Она, как могла, всегда нам помогала, я даже жил у неё в самые трудные времена. Обязан был бабушке многим, но быть рабом божьим не хотел. Поддержать меня было некому, она меня уговорила: мол, никому не скажем, пойдём в церковь огородами вечерком, когда там мало людей.
И вот идём мы огородами, перелезаем через плетни, а на улице холодно. Я побежал вперёд, забежал в церковь, а там уже кого-то крестят — вопли, рёв. Значит, и меня засунут в такой холод в купель?! Оборачиваюсь, вижу, заходит назначенный мне крёстный, снимает шапку-ушанку, и я узнаю в нём местного полицая, жившего на бабушкиной улице. Меня передёрнуло, шмыгнул из церкви вон. Побежал домой, через окно залез в дом и затаился. Скоро появилась бабушка, обошла двор и хату, но не ушла. Конечно, понимала, что в такой холод мне идти некуда, и сказала: «Выходи, внучек. Я наперёд заплатила! О, господи, да вода-то, наверное, давно остыла». И ушла.
Ну, думаю, меня теперь бабуля не простит. Трое суток просидел в холодной времянке голодным. Потом всё же пошёл в бабушке. Стою у калитки, она вышла на крыльцо. Увидела меня, растерялась и скрылась за дверью. Что мне делать? Стою. Бабушка снова выходит и без тени упрёка, как будто ничего и не было, говорит: «Пойдём, я тебе всыплю фасольного супа». Я не верил своим ушам. Захожу, сажусь и ем густой фасолевый наваристый суп. Получил добавку, а потом оказался на бабушкиной кровати, разомлел от тепла, сытного обеда и уснул.
К местным жителям нередко заходили чужие, особенно полицаи, брали что хотели, а один немец, как рассказала бабушка, попросил. Вот я и думаю: сколько у нас на Руси таких вот бабушек и сколько было таких солдат из Германии, которых Гитлер послал на убой…
Сейчас собаки снова истошно воют. Какая беда назревает? Откуда? У нашего дома есть бак для сбора мусора и пищевых отходов. К нему постоянно сбегаются стаи бездомных собак и после ожесточённой грызни у отходов остаются более сильные особи, начинают пиршествовать, а более слабые усаживаются в стороне и истошно воют. Видно, не от хорошей жизни.
П.Г. БОРИСЕНКО.
Железноводск.
Эта статья в PDF-версии газеты «Родина» от 22 июля 2021 года на сайте ЦК КПРФ, а также на сайте Ставропольского крайкома КПРФ.