К 190-летию со дня рождения Н.С. Лескова.
«- … Мой друг, свет этот подлый я знаю… На ладонке вот теперь, кажется, каждую шельму вижу… Нынче всё новое выдумывают, и ещё больше всякий человек ухитряется. — А как же и чем он ухитряется, Домна Платоновна? — А так и ухитряется, что ты его нынче, человека-то, с головы поймаешь, а он, гляди, к тебе с ног подходит. Удивительно это даже, сколько пошло обманов да выдумок: один так выдумывает, а другой ещё лучше того превзойти хочет… На чём же, по-твоему, нынешний свет-то стоит? — На обмане да на лукавстве» «- … Мой друг, свет этот подлый я знаю… На ладонке вот теперь, кажется, каждую шельму вижу… Нынче всё новое выдумывают, и ещё больше всякий человек ухитряется. — А как же и чем он ухитряется, Домна Платоновна? — А так и ухитряется, что ты его нынче, человека-то, с головы поймаешь, а он, гляди, к тебе с ног подходит. Удивительно это даже, сколько пошло обманов да выдумок: один так выдумывает, а другой ещё лучше того превзойти хочет… На чём же, по-твоему, нынешний свет-то стоит? — На обмане да на лукавстве»
«Это про наше время идёт разговор, когда друг друга норовят обмануть?» — спросит читатель. Нет, это про XIX век повествует в очерке «Воительница» писатель Н. Лесков. А как похоже, один в один, словно он предвидел события на два века вперёд.
Николай Семёнович Лесков родился на Орловщине в феврале 1831 года в семье небогатого судейского служащего. Отец его, близкий в прошлом Рылееву и Бестужеву, был чиновником уголовной палаты. Считался «большим замечательным умником», отличался «твёрдостью убеждений» и разошёлся во взглядах с губернским начальством. А семье пришлось переселиться на хутор.
Как пишет историк В. Троицкий, обаяние родной стороны овладевало воображением мальчика. Навсегда запали в его память предания русской старины, легенды о чудесных странниках и благородных разбойниках, крестьянские поверья, которые слушал он от нянюшек и дворовых.
«Все эти живые и занимательные истории имели тогда для меня полную вероятность, — писал Лесков. — И их чуткое образное содержание до такой степени переполняло мою фантазию, что я сам был чуть ли не духовидцем… Лесные родники осиротели бы, если бы от них были отрешены гении, приставленные к ним народною фантазией».
На всю жизнь Лесков проникся народным пониманием. И всю жизнь испытывал глубокий интерес к народному творчеству. Отрицая всякие предрассудки, верил в народные приметы. Ещё мальчиком внимал рассказам о жестоких тиранах-помещиках. Принимал близко к сердцу драматическую судьбу барских холопов и не раз заступался за товарищей, отмаливал от палок и розог.
Не без влияния отца вырабатывал он своё отношение к патриархальным традициям, религиозности. От него унаследовал беспощадную честность в делах и своих убеждениях.
Когда работал в уголовной палате, перед ним раскрывались всевозможные жизненные драмы и вся подноготная пёстрых людских судеб, в которых он нередко принимал близкое участие.
Познавал нравы русской провинции.
И появились произведения «Житие одной бабы», «Тупейный художник», «Леди Макбет Мценского уезда», «Однодум», «Кадетский монастырь» и др.
Встречался с образованными людьми. Интересовался идеями Канта, Гегеля, Герцена. Ездил много по России, что дало обилие впечатлений и запас бытовых сведений.
Он считал, что простой человек спасёт Россию, ввергнутую в омут крамолами бояр. И страстно говорил: «Этот ли народ надо изображать дурашливым сборищем, не способным понимать своего призвания?»
Он утверждал, что России нужен народный человек правдивой души и прямого ясного толка, не консерватор, не либерал, не самобытник и не западник, а гражданин с прямой чистою натурою, который бы не боялся сказать в глаза увлекающейся толпе: осмотрись и сумей быть справедливым — вот где правда. И этот человек с суровой требовательностью к себе и скромностью в образе жизни своей, по необходимости строгий к людям и вместе с тем полный добродушного к ним сочувствия воплощает существенные черты любимого лесковского героя.
Он всей душой переживает за него, страдает, желает благополучного исхода. И его душа по ходу действия плачет и смеётся.
И если у Гоголя смех сквозь слёзы, то у Лескова — и смех, и слёзы. Это касается и старгородской поповки в «Соборянах», где, как и в других произведениях, многие герои показаны выпукло и ярко. И ты их ясно видишь, будто находишься рядом.
«Сам ревизор был живое подобие уснувшего ерша: маленький, вихрястенький, широкопёрый, с глазами, совсем затянутыми какою-то сонною влагой. Он казался ни к чему не годным и ни на что не способным; это был не человек, а именно сонный ёрш, который ходил по всем морям и озёрам и теперь, уснув, осклиз так, что в нём ничего не горит и не светится. Термосесов же был нечто напоминающее кентавра. При огромном мужском росте у него было сложение здоровое, но чисто женское: в плечах он узок, в тазу непомерно широк; ляжки, как лошадиные окорока, колени мясистые и круглые; руки сухие и жилистые; шея длинная, но не с кадыком, как у большинства рослых людей, а лошадиная, с зарезом; голова с гривой вразмёт на все стороны…»
«К службе его приспособляйте, чтобы к литературе не приохочивался», — советует он Бизюкиной.
Выходит, тогда, как и ныне, чиновники боялись литературы.
В тексте Лесков нередко шалил со словами, называл по-своему, задом наперёд, образовывал новые. Бюстры — бюсты и люстры, валдахин — балдахин, бурометр — соединение слов барометр и буря, нимфозория — инфузория и нимфа, тугомент — документ, мелкоскоп — микроскоп, публицейские — публичные и полицейские и т.д. Произносит и такие слова, которые ныне уже и не услышишь, например, нарохтиться — собираться что-либо сделать.
Интересен и выглядит белой вороной герой «Однодума» квартальный начальник Рыжов, который «библии начитался». Место его не очень высокое, ниже городничего, было, однако выгодно, если только он хорошо умел стащить с каждого воза полено дров, пару бураков или кочан капусты. Но если не умел, то ему было плохо, ведь жалованья полагалось всего десять рублей. На это четвёртая особа государства должна прилично содержать себя и семью. А коли это невозможно, то каждый квартальный «донимал» с тех, которые обращались к нему по касающемуся делу. Без этого «донимания» невозможно было обходиться.
О неберущем квартальном никто не думал, и потому если все квартальные брали, то должен был брать и Рыжов. Само начальство не могло желать и терпеть, чтобы он портил служебную линию. Об этом не могло быть и речи. А Рыжов, который в их понятии «такой-некий-этакой», ходил в дырявых штанах и не брал, о чём городничий не мог и подумать. И, глядя на его богатырскую фигуру и кулаки, сделал только одно внушение: бей без повреждения и по касающемуся моего не захватывай…
К нашему стыду, тех чиновников можно понять — зарплата низкая. А нынешних мздоимцев как понять: и зарплата бешеная, и взятки требуют, и власть непомерную имеют.
Герой «Несмертельного Голована», ставший легендой, проявил себя во время чумы. «Смерть шла об руку с голодом, и друг друга поддерживали.
Голодающие побирались у голодающих, больные умирали «борзо», то есть скоро, что крестьянину и выгоднее. Долгих томлений не было, не было слышно и выздоравливающих. Кто заболел, тот «борзо» и помер… Уход за ними был почти невозможен.
Человек, который сегодня подавал пить заболевшему, завтра сам заболевал «пупырухом», и в доме нередко ложилось два и три покойника рядом…
Зато в этакие горестные минуты общего бедствия среда народа выдвигает из себя героев великодушия, людей бесстрашных и самоотверженных.
В обыкновенное время они не видны и часто ничем не выделяются из массы. Но наскочит на людей «пупырышек», и народ выделяет из себя избранника, и тот творит чудеса, которые делают его лицом мифическим, баснословным, «несмертельным».
Голован был из таких. И когда чумной прыщ вскочил у него на икре, он взял косу и всю икру срезал.»
И радует, что при нынешней пандемии находятся продолжатели славного дела несмертельного Голована.
Есть интересные детали и в «Кадетском монастыре». Например, у доктора Зеленского была поговорка: «Если ребёнок умрёт от горячки, доктора надо повесить за шею, а если умрёт от скарлатины — то за ноги».
А в 16-й главе говорится: «Теперь уже не было никакого места прежней задаче, чтобы корпус мог выпускать таких образованных людей, из которых при прежних порядках выбирались способные ко всякой служебной карьере, не исключая и дипломатической. Наоборот, всё дело шло, чтобы сузить наш умственный кругозор и всячески понизить значение науки» (Копия наших дней, только ЕГЭ не было).
Библиотеку приказали запереть. В музей не водить и наблюдать, чтобы никто не приносил с собой книг. А кто принесёт, того велено предать строгому телесному наказанию розгами.
Если кадет изобличался в прозаическом авторстве, то ему давали 25 ударов, а если согрешил стихом, то вдвое больше. Думаю, хотя это вроде и дико, не мешало бы нынешних стихоплётов за плохие вирши и глупые тексты песен учить таким образом уму-разуму.
35 лет служил Лесков родной литературе, которая и сегодня актуальна.
Кроме широко известных «Левши», «Очарованного странника», «Леди Макбет Мценского уезда», «На ножах», о которых много написано откликов и критики, им создан огромный ряд разнообразных произведений, составивших 12 томов.
Его признавали и любили многие русские и зарубежные творцы литературы.
А Максим Горький считал своим учителем, который, одухотворённый великой любовью к своему народу, стремился ободрить и воодушевить Русь. Всем сердцем стремился служить Родине словом правды и истины.
Владимир КОЖЕВНИКОВ,
член Союза писателей СССР и РФ.
Невинномысск.
***Эта статья в PDF-версии газеты «Родина» от 18 февраля 2021 года на сайте ЦК КПРФ, а также на сайте Ставропольского крайкома КПРФ.