5. НЕ ДЕТСКОЕ ДЕТСТВО
В советскую эпоху «Пошехонскую старину» в школах не изучали. И это было неправильно. Думали примерно так: к чему детям знать всё то плохое, даже ужасное, что было в прошлом и к чему более возврата нет? Как счастливо и ошибочно думали тогда!
Дети советской эпохи воспитывались как подлинные любимчики общества. «Всё лучшее — детям!» — было вовсе не только лозунгом, а правилом и даже законом жизни. Вспомним стихотворение о пионере: «Его дворцы в столицах, Его Артек в Крыму, / Всё будущее мира / Принадлежит ему!» (С.В. Михалков)
Ныне в школах «Пошехонскую старину» тоже не изучают: опасное это для властей произведение, вдруг дети поймут, что к чему, а именно то, что они унаследовали не советское детство, а пошехонское античеловеческое антидетство?
Но родителям и педагогам следует обязательно прочесть хотя бы главу VI «Дети. По поводу предыдущего».
Автор развенчивает мнение, что детство — пора непрерывного душевного ликования и радости. И утверждает совершенно иное, даже обратное: «…Из всех жребиев, выпавших на долю живых существ, нет жребия более злосчастного, нежели тот, который достался на долю детей». Причём этот вывод делается на основе анализа жизни дворянских, помещичьих детей.
Дети бедняков, представленные в стихотворении А.Н. Некрасова «Крестьянские дети», воспринимаются, как бы это странно ни звучало, просто счастливчиками по сравнению с барскими детьми (важный вывод: всякое рабское общество, в том числе и капитализм, в первую очередь порабощает и духовно убивает самих будущих поработителей и рабовладельцев, в том числе и финансово-денежных рабовладельцев — капиталистов).
Семья Затрапезных, описываемая в книге, была многодетной — восемь детей. Воспитывая их, матушка Анна Павловна руководствовалась уникальной антипедагогикой: она делила детей на любимых и постылых. Это разделение продолжалось всю жизнь в очень существенных несправедливостях и закреплялось даже уже во взрослой жизни вчерашних маленьких «недетей». И так как высшее счастье жизни полагалось в еде, то и преимущества любимых над постылыми проявлялось главным образом в ней же.
Матушка, раздавая кушанье, выбирала для любимчика кусок побольше и посвежее, а для постылого — непременно какую-нибудь разогретую и выветрившуюся почти что падалицу. Иногда, оделив любимчиков, она угрожающе и провокационно говорила постылым: «А вы сами возьмите!»
И тогда происходило жуткое и постыдное зрелище борьбы, которой предавались голодные постылые ей родные дети! А матушка — здесь точно надо писать антиматушка! — следила за этой борьбой, словно змея, а не человек, не женщина, не мать! Чувствуя её взгляд и понимая, что предоставленная свобода лишь жестоко-глумливая провокационная и издевательская игра кошки с мышкой, постылый якобы добровольно выбирал себе кусочек похуже.
Матушка говорила притворно-ласковым голосом, обращаясь к несчастному, у которого глаза были полны слёз:
— Что же ты не выбрал кусочек получше?
— Я, маменька, сыт-с! — отвечал постылый, стараясь быть развязным и нервно хихикая.
…Самое печальное зрелище в жизни — детские глаза, полные слёз, страха, боли и отчаяния. Но когда детей доводит до этого родная мать, то можно ли её называть вообще матерью, тем более родной? Анна Павловна была ею лишь биологически, в сущности же — жандармом, рабовладельческой антиматерью.
Она не воспитывала детей, а творила расправу над ними, беззащитными перед ней, была последней карательной инстанцией, реагируя не столько на действия или чувства самих детей, сколько на жалобы гувернантки. Являлась в детскую «гневная, неумолимая, с закушенной нижней губою, решительная на руку». В расправе она — как и другие биородители — знала только одно потенциальное ограничение: как бы не забить совсем.
И это — мать? Или хотя бы — человек?
Ныне иные антиматери в России идут дальше, выбрасывая своих биологических детей — подлинно уже свою собственность — с балконов.
Но самым страшным в воспитании детей были даже не физические наказания и побои, а разговоры взрослых, которые совсем не стеснялись присутствия детей. И если розги ожесточали детские сердца, то гнусные поступки и разговоры, свидетелями которых были дети, огрубляли, отупляли, омертвляли, обездушивали, развращали, буквально убивали их живые детские человеческие души.
Разговоры обычно вращались или около средств наживы и сопряжённых с нею разнообразнейших форм объегоривания, жестокого и бездушного подлого обмана или около половых пороков родных и соседей. Взрослые без стеснения выворачивали при детях интимную подкладку отношений. Детские разговоры в этих случаях вращались вокруг тех же тем. Да и откуда при такой обстановке было взяться другим темам?
И стоит ли потом удивляться развернувшейся во взрослой жизни (или даже смерти-умирании?) человеческой бездушности, жестокости, пошлости, тупости, бесчеловечности?
Разумеется, в семейном воспитании присутствовал и религиозный момент, но он был сведён до простой и вполне пустой обрядности: «Колени подгибались, лбы стукались об пол, но сердца оставались немы». И далее: «Я знал очень много молитв, отчётливо произносил их в урочные часы, молился, стоя и на коленях, но не чувствовал себя ни умилённым, ни умиротворённым»
В доме царило пренебрежительное и даже презрительное отношение к священникам (попам), которые находились целиком под властью богатых помещиков, управлялись и буквально помыкались ими.
Церковь была крепостной, и попы тоже были теми же крепостными — их содержали лишь для обслуживания, сохранения и укрепления этого самого крепостного общества и крепостничества, для недопущения мятежа крепостных рабов.
Режим для детей в семье Затрапезных был воистину крепостным. Дети постоянно голодали: завтрака вообще не было, обед же представлял собой одну экономию в интересах завтрашнего дня, ужин был повторением обеда.
Детям запрещалось бегать, шуметь, резвиться — то есть им запрещалось быть детьми, жить в детстве! Им не разрешалось общаться с крестьянскими детьми, они были оторваны от природы, не знали в доме никакой живности (кроме кота), разве что в солёном или варёном виде. А главное — они не знали душевно-духовной ласки ни материнской, ни отцовской, ни друг к другу, поскольку в детской среде царила обстановка доносительства, стравленности и затравленности, подозрительности, зависти, боязни друг друга, и особенно взрослых.
Увы, пороки общественной системы дети впитывают очень быстро и естественно — в качестве личной и общественной жизненной нормы. Потому-то Щедрин и утверждал, что нет жребия более тяжёлого, чем детский.
Дети не знают жизни, не понимают всех тех экспериментов, которые над ними ставятся (сегодня — это эксперименты на детях, родителях, их и наших душах типа ЕГЭ), легко подчиняются взрослым и подавляются, морально, духовно затаптываются ими, зачастую даже сами охотно идут навстречу своим злосчастиям, просто будучи ещё лишёнными возможности в силу опыта и возраста ведать и понимать.
С.-Щедрин излагает в книге свою концепцию воспитания, главное в которой — ориентация на идеалы будущего, поскольку только возвышенные идеалы не позволяют человеческому сердцу окаменеть и обездушить. Только с их помощью человеческая жизнь может получить правильные, прочные, подлинно человеческие духовно-нравственные устои.
Создавая идеалы будущего, просветлённая гуманистическая мысль отсекает все злые и тёмные стороны, под игом которых изнывало и изнывает всё человечество.
Автор высказывает тревогу, что, возможно, настанет время, когда «самые скромные идеалы будут возбуждать только ничем не стесняющийся смех…».
Нам лишь остаётся с горечью констатировать и признать, что такое время, увы, настало. И мы в нём живём.
Мы лишь уточним, что смех этот — пошлый, жуткий и мёртвый, отдающий эхом духовной пустоты «им смеющихся». Он просто мертвее всех мёртвых. Никто сегодня в отличие от советской эпохи не говорит детям о каких-то идеалах будущего, поскольку их просто нет. Их у детей и молодёжи украли вместе с самим будущим и средствами воспроизводства общественной жизни, её счастья, свободы и достоинства.
Неудивительно, что дети погрязают в суматохе настоящего и мелочи быта для них становятся пластмассовым смыслом бесчеловечного бытия. Многие не умеют даже мечтать. Или мечтают о том, что же им достанется в наследство, как это было в семье Затрапезных — когда умрут наконец папенька с маменькой. Это можно назвать даже антимечтами вместо мечтаний духа — вымётыванием живой души из людей! И даже ссорятся между собой из-за этого. Ужас!
Впору задаться вопросом: дети ли они вообще? И могут ли у антиродителей воспитаться подлинные дети?
6. РАЗЛОЖЕНИЕ СЕМЬИ
Говорят, прочная семья — прочное государство. Получается, что государство похоже на семью. Но не наоборот ли, не семья ли — государство в миниатюре?
По нашему мнению, наоборот: буржуазное государство воспроизводит буржуазную семью, феодальное — феодальную, крепостническое, как в условиях России, — семью крепостническую. Потому что государство — более общий, широкий, обобщённый уклад разделённой на классы жизни, и он, естественно, воспроизводит себя в самом главном носителе и воспроизводителе этого самого общества — в семье и семейных отношениях.
Естественно, что и семья тоже в свою очередь во всех отношениях консервирует, воспроизводит и общество, и государство тоже. Именно поэтому современная российская семья и воспроизводит собой часто то ужасное, падшее, отчаянно разорванное и бездушное, жутко жестокое состояние, в котором пребывает всё российское общество, в том числе и его временный заводила — господствующий буржуазный класс.
Автор «Пошехонской старины» начинает своё повествование именно с рассказа о своей семье. Но была ли это семья вообще? Щедрин пишет: «…Мы только по имени были детьми наших родителей, а сердца наши оставались вполне равнодушными ко всему, что касалось их взаимных отношений».
Потому что и взаимоотношений — настоящих, подлинных, человеческих, родных — не было, а были бесконечные супружеские и межродственные свары, которые не вызывали в детях никакого иного чувства, кроме безотчётного страха перед матерью и полного, абсолютного безучастия к отцу, который не то что детей, но и себя защитить не умел и не смел, не хотел и не пытался даже!
Родители были разного возраста, образования, социального происхождения и воспитания (он феодал, она купчиха и уже отчасти вполне современная по своей сути буржуа). Они просто терпеть не могли друг друга, ненавидели и презирали до своеобразной морально-невралгической аллергии «друг на друга».
В этой атмосфере дети просто не знали, куда себя девать, для чего они вообще живут и зачем их родили на этот тёмный и страшный псевдосвет. Остаётся лишь удивляться при таких-то отношениях самому факту регулярного рождения детей, объясняя это лишь животными инстинктами.
Зачем вообще феодалы и буржуа стали бы рождать детей при отсутствии почти что уже обожествлённого материнского капитала? Такая семья, как у Затрапезных, не была исключением. Скорее, она ближе к типичной — в основном и главном.
Во всём повествовании Щедрина найдётся всего лишь несколько примеров счастливых отношений супругов, например, в главе «Образцовый хозяин», но и то только потому, что «он и она» были в отношении крестьян сущими людоедами-кровопийцами (собственно, именно от таких «хозяев людей» во многом и возникли легенды и мифы о людоедах и вампирах).
Он воспитывал своих крестьян-кормильцев нагайками — за первую провинность пять ударов, за вторую — десять и т.д., а за четвёртую счёт вообще уже не полагался.
Она воздействовала на крепостных через мужа, т.е. той же нагайкой, будучи оба по своим, так сказать, духовным качествам настоящими Нагом и Нагайной — змеями из старой индийской сказки о мангусте.
Проводя параллель между современной российской семьёй и семьями, описанными в «Пошехонской старине», отметим между ними следующие общие черты:
а) доминирование меркантильных соображений при заключении и поддерживании брака, а если он и заключался по любви, то любовная лодка очень скоро разбивалась о льды феодально-буржуазного бездушного быта (весьма характерна в этом отношении глава XXIX «Валентин Бурмакин»);
б) большая разница в возрасте между супругами из-за того, что молодые выбирают в супруги старых или старые — молодых (ныне особенно среди артистов и бизнесменов, просто эпидемия покупки себе «в партнёры» молодых тел);
в) частое доминирование в семейных отношениях жены и смирение мужа с отведённой ему подчинённой второстепенной ролью (яркий пример — семья Затрапезных, где всё решала матушка, муж же никак не участвовал в ведении хозяйства и в жизни семьи вообще: «Ты имение у меня отобрала? Вот и управляй…»;
г) почти что полная, абсолютная брошенность детей, как в семье Затрапезных: матушка занималась накопительством (благоприобретением, или, точнее, злоделанием и злоприобретением), отец читал газеты и молился. Сегодня родителям нет дела до детей из-за бизнеса, Интернета, пьянства, как в главе XXX «Словущецкие дамы»;
д) большое число одиноких, никогда не выходивших замуж или разведённых женщин. Правда, есть и одно важное отличие между крепостными семьями и современными: крепостные всё же в большинстве случаев были многодетными.
Тем хуже для современной семьи и общества…
Скажут: а разве советская семья была лучше? Конечно, несравненно лучше, потому что имела помимо иных подлинно человеческих скреп ещё одну — идейную, т.е. подлинно духовную.
Таковы некоторые параллели между крепостным правом прошлого и буржуазным крепостным строем современной России. И как тут не выйти на современность?
Разве россияне не за деньги (и то — обманные, весьма дутые и иллюзорные!) волю свою продали, завоёванную под руководством большевиков, и в кабалу к богачам подались?
Разбогатеть захотели, сами стать господами… Вот и стали одни рабами-господами, а другие — рабами господ, денег, вещей, всестороннего и повсеместного бездушия и бесчеловечности.
Мы поклонились господам, пошли «их работу» делать, прибыль для них собою и из себя производить, менять свои жизни и души на прибыль для господ и на рабство — для себя.
Потому-то и мало ныне людей, подобных хотя бы даже пошехонским бунтарям: то ли ещё надеются вырваться, пробиться в богачи, то ли совестно друг перед другом за волю проданную стало, за то, что купились на обещания перестройщиков, как дикари на бусы. Дескать, заживём, как в Европе.
И зажили — и живём! — как в Пошехонии.
Если ты попал в рабство и стал временно рабом, то величайший грех и преступление против своей человеческой души, природы и общества — не сделать всё возможное и невозможное для освобождения себя и всех рабов вообще.
ВЫВОДЫ
Политические. Как известно, дворянство составляло главную опору царизма. При анализе детальных портретов дворян, представленных в «Пошехонской старине», становится ясно, что на такой гнилой основе царизм никак не мог устоять и должен был рухнуть рано или поздно — что и произошло. Страдали не только крепостные, но вырождались сами крепостники — и цари, тоже — тупели, дичали, зверели, даже «змеели».
Отмена крепостного права не была благодеянием царизма, а явилась с его стороны результатом роста недовольства и самосознания в крестьянской среде, которое могло вылиться в очередную крестьянскую войну в неизмеримо больших масштабах и с трудно прогнозируемыми для феодалов и их государства результатами.
Последствия крепостного права сказываются и сегодня, оно оставило глубокий след-шрам в сознании, психологии, а возможно, и в генах потомков (а уж в мемах — точно!). Его последствия И.П. Павлов называл «рефлексом рабства» — естественно, социально-психологическим рефлексом.
Педагогические. Следует вынужденно под напором реальности отказаться от мнения, что детство пора непрерывного душевного ликования и радости, и признать его в условиях эксплуататорского общества жизненным периодом, полным злосчастий, уязвимости и почти абсолютной незащищённости.
В современных условиях впору ставить вопросы: есть ли у детей детство вообще, есть ли человечность у родителей? Спасение детей — в их ориентировке на идеалы будущего. Без формулирования высоких коммунистически-гуманистических идеалов, разъяснения и мобилизации детей на их достижение они навсегда останутся мещанскими детьми — не созидателями, а потребителями. Духовность и душевная жизнь их будут проявляться — как это ни ужасно! — лишь бездушием и в бездушии.
Повесть-хронику М.Е. Салтыкова-Щедрина необходимо включить в школьную программу как обязательное и выдающееся произведение русской духовно-литературной классики — своеобразного выражения марксизма в художественно-философской форме. Это произведение позволит существенно повысить нравственный уровень подрастающего поколения.
«Из России нэповской будет Россия социалистическая», — говорил В.И. Ленин в 1922 году. Так и случилось — честный трудовой народ тогда сделал это.
Лжедемократы первой волны обещали россиянам «больше демократии, больше социализма» и даже «социализм с человеческим лицом». Кто же этого не помнит?
В итоге Россию социалистическую превратили в Россию пошехонскую, а действительный социализм с человеческой душой — в капитализм с феодально-змеиным пошехонским бездушием и античеловечностью.
Не только человека, но и всякую власть видно по её делам и, как говорил казнённый реакционерами-мракобесами Иисус Христос, «по плодам их».
Н.Ф. БОНДАРЕНКО.
***Эта статья в PDF-версии газеты «Родина» от 18 февраля 2021 года на сайте ЦК КПРФ, а также на сайте Ставропольского крайкома КПРФ.