Часто вспоминаются годы второй половины XX века, когда я гонялся за книгами, выбивал подписку на классиков, приобретал тома интересующих авторов. Правда, дефицит времени — учёба, семья, работа, чтение периодики – не позволяли прочесть от корки до корки все приобретённые фолианты. Читалось главное, остальное откладывалось на потом, когда будет больше времени, а то и до ухода на пенсию. Хотя и на пенсии у литераторов его не хватает.
Годы поджимают, а в домашней библиотеке ещё сотни непрочитанных томов. В том числе писем любимых классиков, до которых не доходили руки. Не в первый раз перечитал сочинения Толстого, Достоевского, Чехова, Горького, любимого Пушкина… И не пожалел потраченного времени, т.к. многое вспомнилось в стареющей памяти, испытан душевный трепет от прочитанного.
Сегодня хочется остановиться на произведениях великого Пушкина. За неполные 37 лет жизни создать такой словесный и психологический Эльбрус, провести такую литературную, журнальную и общественную работу может только литературно-информационная машина, творческий феномен.
Обо всём у него болела душа. Всем хотелось помочь, добиться справедливости у властей и общества. Как точно он назвал себя: «Свободы сеятель пустынный». Мне кажется, для России он — второй Христос.
Прекрасно сказал о нём Н.В. Гоголь: «При имени Пушкина тотчас осеняет мысль о русском национальном поэте. В самом деле, никто из поэтов наших не выше его и не может более называться национальным; это право решительно принадлежит ему. В нём, как будто в лексиконе, заключились всё богатство, сила и гибкость нашего языка. Он более всех и далее раздвинул ему границы и более показал всё его пространство. Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет. В нём русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в такой же чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла». И ещё: «…слог его молния; он так же блещет, как сверкающие сабли…»
С детства мне полюбились не только стихи Пушкина, но и проза. Много раз я перечитывал «Повести Белкина», «Капитанскую дочку», «Историю Пугачёва», по которым учился писать.
Считая его своим первым учителем, я стал автором 35 книг. Перевёл на русский язык 70 книг. Создал трилогию «Казачьи козыри» о южноуральских казаках, участвовавших в пугачёвском восстании. От них идут наши семейные корни: не наш ли родич Михаил Кожевников, что в «Истории Пугачёва», прятал на своём хуторе Емельяна?
Глубоко в душу запала пушкинская проза, на первый взгляд, простая, бесхитростная, понятная и точная, как математика. Фразы и мысли неожиданные, проникновенные и разящие, как электричество. И даже публицистика, исторические произведения читаются с неподдельным интересом.
Возьмём хотя бы «Историю Петра». Ведь это не только история жизни одного человека, но и всей России того нелёгкого периода. А когда он был лёгким для Руси и её народа? Она, как волками, была обложена со всех сторон Польшей, Швецией, Турцией, Австрией, писал Пушкин в очерке введения к «Истории Петра».
Была разделена на воеводства, управлявшихся боярами: «Бояре беспечные. Их дьяки алчные. Народ облагался оброком по прихоти и произволу. Правосудие отдалённое, в руках дьяков. Подати многосложные и неопределённые. Беспорядок в сборе оных. Пошлины и таможни внутренние: притеснение, воровство… Законы более обычаи, нежели законы, – неопределённые, судьи безграмотные. Дьяки плуты. Нравы дикие, свирепые…»
Всё это надо было поправлять или искоренять. А ещё тяготила молодого царевича, а потом царя борьба за власть. Требовали огромного напряжения и внимания интриги против него, строительство флота, создание армии, отстаивание государственных рубежей, почти ежегодные войны, в которых нередко и сам Пётр участвовал, бесконечные происки врагов и приближённых. Стрелецкие бунты и покушения.
И снова, учась корабельному мастерству в Европе, – походы, переживания за державу, сборы налогов, бритьё бород, переплавка колоколов на пушки, проектирование кораблей, верфей и многое другое, чем была наполнена жизнь императора.
Его хватало на всё. Он не гнушался ни поля боя, ни чёрной работы плотника. При всех его недостатках это был человек необычайной энергии и заботы о России и своём народе. И труд Пушкина о нём тоже стал великим.
Александр Сергеевич был не только полиглотом, знал полдюжины языков, читал заграничную прессу, произведения мыслителей и писателей Древней Греции, Рима, Франции, Англии, Германии, Америки… Писал отзывы, переводил на русский язык.
По знанию языков с ним и сейчас редко кто сравнится. Высказывал дельные политические взгляды и замечания о людях и всевозможных событиях. Знал географию, историю Государства Российского. Не случайно в конце жизни заинтересовался «Описанием земли Камчатки» путешественника, профессора С.П. Крашенинникова.
Очень поучительны его заметки. И в наше время их нельзя читать без уважения. Они – последний и незаконченный труд Пушкина, видимо, предназначавшийся для ближайшего номера «Современника», который он возглавлял и редактировал. Но задуманному помешала дуэль.
Лёгок Пушкин, да судьба трудна
А. Блок в речи в честь 84-й годовщины смерти поэта сказал: «Наша память хранит с малолетства весёлое имя ПУШКИН. Это имя, этот звук наполняет собою многие дни нашей жизни. Сумрачные имена императоров, полководцев, изобретателей орудий убийства, мучителей и мучеников жизни. И рядом с ними – это лёгкое имя ПУШКИН…Мы знаем Пушкина – человека, Пушкина – друга монархии, Пушкина – друга декабристов. Всё это бледнеет перед одним: Пушкин – поэт. Поэт – величина неизменная. Могут устареть его язык, его приёмы; но сущность его дела не устареет».
Но так ли, как имя, были легки его жизнь и судьба? Ответ на это могут дать его письма, которые опубликованы в двух последних книгах десятитомного собрания сочинений выпуска 1981 года под редакцией М.П. Ерёмина.
Писем Пушкина 788, не считая неучтённых и потерянных. Это сколько нужно было потратить времени, чтобы создать такую массу текстов?!
К письмам почти невозможно придраться, как будто он каждое обдумывал и взвешивал, как литературное произведение. Многие отрывки можно разбирать на цитаты. Письма адресованы друзьям по лицею и литературе, родным и близким, писателям и издателям, уважаемым и неуважаемым лицам, царю, министрам и много ещё кому. Но после их изучения вырисовывается широкая картина жизни автора и страны, которой порой не узнаешь и в исторических источниках.
Брату Льву. Ты в том возрасте, когда следует думать о выборе карьеры… Тебе придётся иметь дело с людьми, которых ты ещё не знаешь Не суди о людях по собственному сердцу, которое, я уверен, благородно и отзывчиво… Фамильярность всегда вредит, особенно остерегайся допускать её в обращении с начальниками, как бы они ни были любезны с тобой. Они скоро бросают нас и рады унизить, когда мы меньше всего этого ожидаем… Не проявляй услужливости и обуздывай сердечное расположение. Люди этого не понимают и охотно принимают за угодливость. Никогда не принимай одолжений. Это чаще всего предательство… Правила, которые я тебе предлагаю, приобретены мною ценой горького опыта.
К.В. Нессельроде. Граф, будучи причислен по повелению его величества к его превосходительству бессарабскому генерал-губернатору, я не могу без особого разрешения приехать в Петербург, куда меня призывают дела моего семейства, с кем я не виделся уже три года. Осмеливаюсь обратиться к вашему превосходительству с ходатайством о предоставлении мне отпуска…
Надо же было додуматься – сослать в ссылку 20-летнего мальчишку за неправильно понятое письмо, где не было никакой крамолы! Сослать больного, у которого врачи признали аневризм и жизни которому обещали не более 30 лет!
А.И. Казначееву. Я устал быть в зависимости от хорошего или дурного пищеварения того или другого начальника, мне наскучило, что в моём отечестве ко мне относятся с меньшим уважением, чем к любому юнцу-англичанину, явившемуся щеголять среди нас своей тупостью и тарабарщиной…
Как это смахивает на отношение к нынешним писателям!
Александру I. Необдуманные речи, сатирические стихи обратили на меня внимание в обществе, распространились сплетни, будто я был отвезён в тайную канцелярию и высечен. До меня позже всех дошли эти сплетни, сделавшиеся общим достоянием, я почувствовал себя опозоренным в общественном мнении, впал в отчаяние, дрался на дуэли — мне было 20 лет в 1820 году, — я размышлял, не следует ли мне покончить с собой или убить В… Я решил тогда вкладывать в свои речи и писания столько неприличия, столько дерзости, что власть вынуждена была бы наконец отнестись ко мне, как к преступнику; я надеялся на Сибирь или на крепость, как средство восстановления чести…
Я почёл бы своим долгом переносить мою опалу в почтительном молчании, если бы необходимость не побудила меня нарушить его. Моё здоровье было сильно расстроено в ранней юности, и до сего времени я не имел возможности лечиться. Аневризм, которым я страдаю около 10 лет, так же требовал немедленной операции… Я умоляю ваше величество разрешить мне поехать куда-нибудь в Европу, где я не был бы лишён всякой помощи. (Вот когда появились невыездные!)
Н.Н. Раевскому-сыну. Правдоподобие положений и правдивость диалога — вот истинное правило трагедии… но до чего изумителен Шекспир! Не могу прийти в себя. Как мелок по сравнению с ним Байрон-трагик… Байрон распределил между своими героями отдельные черты собственного характера; одному он придал свою гордость, другому – свою невинность, третьему – свою тоску и т. д., и таким путём из одного цельного характера, мрачного и энергичного, создал несколько ничтожных — это вовсе не трагедия… Вы спросите меня: а ваша трагедия – трагедия характеров или нравов? Я избрал наиболее лёгкий род, но попытался соединить и то, и другое. Я пишу и размышляю. БОлъшая часть сцен требует только рассуждения; когда же я дохожу до сцены, которая требует вдохновения, я жду его или пропускаю эту сцену — такой способ работы для меня совершенно нов. Чувствую, что духовные силы мои достигли полного развития, я могу творить.
В апрельском письме 1830 г. А.X. Бенкендорфу, шефу жандармов и начальнику третьего отделения, который сообщил Пушкину о запрещении печатать что-либо, не представляя Николаю I, которого поэт называл своим цензором, он чуть ли ни просит разрешения жениться. И говорит, что его положение ложно и сомнительно.
Я исключён из службы в 1824 году, и это клеймо на мне осталось. Окончив лицей с чином 10 класса, я так и не получил двух чинов, следуемых мне по праву, так как начальники обходили меня при представлениях… Госпожа Гончарова боится отдать дочь за человека, который имел бы несчастье быть на дурном счету у государя… Счастье моё зависит от одного благосклонного слова того, к кому я и так уже питаю искреннюю и безграничную преданность и благодарность.
Говоря далее о написанной в ссылке трагедии о Годунове, он старается оправдать её и разъяснить отдельные моменты.
Все смуты похожи одна на другую. Драматический писатель не может нести ответственности за слова, которые он влагал в уста исторических личностей. Он должен заставить их говорить в соответствии с установленным их характером. Поэтому надлежит обращать внимание лишь на дух, в каком задумано всё сочинение, на то впечатление, которое оно должно произвести. Моя трагедия – произведение вполне искреннее, и я по совести не могу вычеркнуть того, что мне представляется существенным. Я умоляю его величество простить мне смелость моих возражений… и дозволить мне напечатать трагедию в том виде, как я считаю нужным…
Смелого и гордого, Пушкина поставили в такие условия, что он вынужден был чуть ли не по-нищенски унижаться и просить у правителей снисхождения и помощи. «Царь дал мне взаймы», — говорил он Бенкендорфу о выдаче ему ссуды в 20000 рублей на печатание «Истории Пугачёва».
Приходилось закладывать то бриллианты жены, которые он не смог выкупить до конца жизни, то имение вместе с дворовыми. А вот Карамзин, Жуковский, Крылов, Гнедич получали пенсии от 2000 до 4000 в год.
В такой ситуации радует только то, что царь читал своих авторов. Сталин тоже читал до 400 страниц художественного текста в сутки несмотря на то, что поднимал промышленность и колхозы, строил города, заводы, фабрики, институты, жильё. Вёл жесточайшую войну с Гитлером.
Сталин награждал премиями отмеченных авторов. Например, мой заслуженный земляк С. Бабаевский получил три Сталинские премии.
А нынешние правители осиливают ли хоть десятую часть того, что ежедневно прочитывал вождь, считавшийся великим? И почему они дело создания и издания художественной литературы опустили ниже плинтуса?..
Сватовство и женитьба на Н.Н. Гончаровой стоили Пушкину большой нервотрёпки, а в конце концов и крови. В послании матери Натальи Николаевны от 26 июня 1831 г. он писал: «Я вижу из письма, написанного вами Натали, что вы очень недовольны мною… Я вынужден уехать из Москвы во избежание неприятностей, которые могли лишить меня не только покоя; меня расписывали моей жене как человека гнусного, алчного, как презренного ростовщика… Это значило проповедовать развод… Не 18-летней женщине управлять мужчиной, которому 32 года. Я проявил большое терпение и мягкость, но, по-видимому, и то и другое напрасно…»
П.А. Нащокину. …Я всё боюсь за тебя. Мне кажется, что ты гибнешь, что Вейер тебя топит… Дай бог мне зашибить деньгу, тогда авось тебя выручу …Жизнь моя в Петербурге ни то ни сё… нет у меня досуга, вольной холостой жизни, необходимой для писателя. Кружусь в свете, жена моя в большой моде, всё это требует денег, деньги достаются мне через труды, а труды требуют уединения.
Генералу А.П. Ермолову. Собирая памятники отечественной истории… обращаюсь к Вашему высокопревосходительству с просьбою о деле важном… Ваша слава принадлежит России, и вы не вправе её утаивать… Прошу Вас удостоить меня чести и быть Вашим издателем. Если же Ваше равнодушие не допустило Вас сие исполнять, то я прошу Вас дозволить мне быть Вашим историком, даровать мне краткие необходимейшие сведения.
Всех чаще он писал своей жене. Сначала на французском языке, потом – на русском. Может, она не знала, и он научил? Темы затрагивались многие, в том числе деловые и семейные. Но в каждом послании были признания в любви, восхищение женою, советы, как держать себя, волнения и переживания, боязнь стать рогоносцем. Правда, она была ещё юным созданием, и грех назвать её недалёкой и легкомысленной. Порой мне кажется, что наблюдения друг за другом, лёгкие упрёки в их семье больше походили на шутку.
«Моя дорогая, моя милая Наталья Николаевна, я у ваших ног, чтобы поблагодарить вас и просить прощения за причинённое вам беспокойство. Ваше письмо прелестно», – писал он из Болдина в 1830 году. Тогда же сообщал Вяземской: «Моя женитьба на Натали (это, замечу в скобках, моя сто тринадцатая любовь) решена». Это шутка или правда? Когда он успел стольких полюбить при напряжённом литературном труде?
«Гляделась ли ты в зеркало и уверилась ли ты, что с твоим лицом ничего сравнить нельзя на свете — а душу твою люблю я ещё более твоего лица. Прощай, мой ангел, целую тебя крепко»… «Как я хорошо веду себя! Как ты была бы мной довольна! За барышнями не ухаживаю, смотрительшей не щиплю, с калмычками не кокетничаю – и на днях отказался от башкирки, несмотря на любопытство, очень простительное путешественнику». «Не мешай мне, не стращай меня, будь здорова, смотри за детьми, не кокетничай с царём… В соседних губерниях говорят, как Пушкин пишет стихи – перед ним стоит штоф славнейшей настойки — он хлоп стакан, другой, третий – и уж начнёт писать! – Это слава. Что касается до тебя, то слава о твоей красоте достигла до нашей попадьи, которая уверяет, что ты всем взяла, не только лицом, да и фигурой. Чего тебе больше?».
«Вчера получил от тебя, мой друг, письмо и хочу немножко тебя пожурить. Ты, кажется, не путём искокетничаласъ. Смотри: недаром кокетство не в моде и почитается признаком дурного тона. В нём мало толку… К чему тебе принимать мужчин, которые за тобой ухаживают… Теперь, мой ангел, целую тебя, как ни в чём не бывало; благодарю за то, что ты подробно и откровенно описываешь свою беспутную жизнь. Гуляй, жёнка, только не загуливайся и меня не забывай…»
«Я должен был на тебе жениться, потому что всю жизнь был бы без тебя несчастлив… Зависимость жизни семейственной делает человека более нравственным. Зависимость, которую налагаем на себя из честолюбия или из нужды, унижает нас. Теперь они смотрят на меня как на холопа, с которым можно им поступать как им угодно. Опала легче презрения. Я, как Ломоносов, не хочу быть шутом, ниже у господа бога…»
«Должен подумать о судьбе наших детей. Имение отца расстроено до невозможности… Умри я сегодня, что с вами будет? Мало утешения в том, что меня похоронят в полосатом кафтане, и ещё на тесном петербургском кладбище, а не в церкви на просторе, как прилично порядочному человеку». «Я деньги мало люблю, но уважаю в них единственный способ благопристойной независимости… Всякий ли день ты молишься, стоя в углу?»
Н.М. Языкову. «Мы решили, что не худо бы было приняться ныне за альманах или паче журнал… и я должен быть уверен в Вашем содействии …Сами видите: щелкопёры нас одолевают. Пора, ей-ей пора дать им порядочный отпор».
«Поэзия, кажется, для меня иссякла. Я весь в прозе: да ещё какой!» – писал он А.А. Фукс.
Пушкина немало волнует положение семейных поместий, которые он то закладывает, то хочет продать, здоровье матери, отца, который их разбазаривал.
Брату-шалопаю, как и сестре, помогал советами и материально. А сколько проблем было в литературной жизни, обществе разжиревших дворян и интриганов, которые довели его до гибели! Не зря Пушкин сказал: «Ни один русский писатель не притеснён более моего».
Это надо прочесть самим. Не случайно М. Горький назвал Александра Сергеевича мастером эпистолярного стиля.
П.А. Катенину. «… ныне цензура стала так же своенравна, как во времена блаженного Красовского и Бирукова: пропускает такие вещи, за которые поделом моют голову, а потом с испугу уже ничего не пропускает…»
А . X . Бенкендорфу. «…Утром 4 ноября я получил три экземпляра анонимного письма, оскорбительного для моей чести и чести моей жены… Поводом для этой низости было настойчивое ухаживание за нею г-на Дантеса. Мне не подобало видеть, чтобы имя моей жены было в данном случае связано с чьим бы то ни было именем. Я поручил сказать это г-ну Дантесу. Барон Геккерен приехал ко мне и принял вызов от имени г-на Дантеса, прося у меня отсрочки на две недели… Я убедился, что анонимное письмо исходило от г-на Геккерена, о чём считаю своим долгом довести до сведения правительства и общества».
Л. Геккерену. 25 января 1837 г. «… Я вынужден признать, барон, что ваша собственная роль была не совсем прилична. Вы, представитель коронованной особы, отечески сводничали вашему сыну. По-видимому, всем его поведением (впрочем, в достаточной степени неловким) руководили вы… диктовали ему пошлости, которые он отпускал, и нелепости, которые он осмеливался писать. Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить о любви вашего незаконнорожденного или так называемого сына; а когда, заболев сифилисом, он должен был сидеть дома, вы говорили, что он умирает от любви к ней; вы бормотали ей: верните мне моего сына… Он просто плут и подлец…»
Последнее письмо Александром Сергеевичем было написано А.О. Ишимовой в день дуэли: «Крайне жалею, что мне невозможно будет сегодня явиться на Ваше приглашение… Сегодня я нечаянно открыл Вашу «Историю в рассказах» и поневоле зачитался. Вот как надобно писать! С глубоким почтением и совершенной преданностию честь имею быть, милостивая государыня, Вашим покорнейшим слугою. А. Пушкин. 27 янв. 1837». Был спокоен. Видно, о гибели и не думал, ведь он слыл отличным стрелком…
Не стало родоначальника новой русской литературы и русского литературного языка. Русские поэты-дуэлянты – в большинстве благородные люди. Один отдаёт свой первый выстрел врагу, другой щадит и намеренно стреляет в небо. Зато соперники кровожадные и вероломно хитрые. Как жестока судьба!
Был застрелен лучший поэт России! Гений изящной словесности. И никто, никакие цари и министры не предотвратили этой национальной трагедии.
Саму Россию не раз пытались расстрелять и растерзать. Но народ выстоял, потому что читал, читает и любит его произведения…
Владимир КОЖЕВНИКОВ,
член Союза писателей СССР и РФ с 1982 года.
Невинномысск.
Эта статья в PDF-версии газеты «Родина» от 6 июня 2019 года на сайте ЦК КПРФ, а также на сайте Ставропольского крайкома КПРФ.