Очень сложные отношения с матерью продолжались до самой её смерти. Но смерть многое изменила в его понимании и отношении к матери. Перечитав её дневники, Тургенев был потрясён их содержанием. Полине Виардо он об этом писал: «С прошлого вторника у меня было много разных впечатлений. Самое сильное из них было вызвано чтением дневников моей матери… Какая женщина, друг мой, какая женщина! Всю ночь я не мог сомкнуть глаз. Да простит ей Бог всё…».
Он и сам, скорее всего, простил мать: такие люди, люди-идеалисты не могут не прощать.
Однако Тургенев всё же не был безоглядным идеалистом-мечтателем. Его вера в общественный идеал сочеталась с верой в невозможность его осуществления.
Тургенев хорошо видел недостатки людей, понимал всю трудность их исправления. «На дне сердца у каждого буржуа, — писал он, — сидит не крокодил, как пел Батюшков, а лакейчик в галунчиках».
Тургенев пишет: «Люди — вообще — порода грубая и нисколько не нуждающаяся ни в справедливости, ни в беспристрастии: а ударь их по глазам или по карману… это другое дело». Особенно тревожила Тургенева склонность русских людей к рабству. Устами одного из своих героев, Иван Сергеевич говорил: «Привычки рабства слишком глубоко в нас внедрились; не скоро мы от них отделаемся. Нам во всём и всюду нужен барин…». Отсюда вытекало и двойственное отношение Тургенева к своим героям: уважение к нравственным качествам и сомнение в правильности избранной ими позиции. Этим же объясняется и грустная, лирическая атмосфера, возникающая вокруг героев его произведений. И трудно понять, кому же из них на самом деле симпатизирует сам писатель.
В соответствии с мировоззрением И.С. Тургенев выработал своеобразную философию жизни. В ней Тургенев противоречит себе как идеалисту, но глубже раскрывается и как глубокий знаток человеческой психологии, и как собственно философ. В отличие от Чернышевского и Добролюбова с их оптимистической теорией разумного эгоизма, утверждавшей единство личного и общего, счастья и долга, любви и революции, Тургенев обращает внимание на скрытый драматизм человеческих чувств, на вечную борьбу центростремительных (эгоистических) и центробежных (альтруистических) начал в душе каждого человека.
В рамках своей философской концепции он был и не западником, и не славянофилом, а просто художником, которого интересовала не столько идея, сколько душа человека. Он всегда стремился стоять над схваткой противостоящих сторон, не принимая окончательно ни одну из них, всем интересуясь, но и во всём сомневаясь.
За это ему доставалось немало критики и слева, и справа. Многие просто отказывались Тургенева понимать, и видели в его позиции лишь беспринципность и безволие писателя. В частности, такой точки зрения придерживался Лев Николаевич Толстой. Он никак не мог принять тургеневской широты и веротерпимости, тургеневского недоверия ко всякого рода конечным истинам, последним словам и системам. Например, только бесхребетности Толстой мог приписать следующие обращённые к нему советы Тургенева: «Глядеть налево так же приятно, как направо — ничего клином не сошлось везде «перспективы»… стоит только глаза раскрыть. Система — точно хвост правды, но правда, как ящерица: оставит хвост в руке, а сама убежит: она знает, что у неё в скором времени другой вырастет».
Эта мысль — одно из самых удивительных и тонких наблюдений Тургенева. Она содержит глубочайшую жизненную правду и научную тоже. Парадокс в том, что правде Тургенева противостоит другая — более грубая, более примитивная, но и более жизненная правда: жизнь движется вперёд через борьбу крайностей. Именно люди крайних взглядов, или левых или правых (но не ультра), способны реально делать дела и вести за собой других людей. За такими людьми стоит правда дела, за Тургеневым — правда мысли и правда чувств.
В рамках своей философии жизни Тургенев очень терпимо относился и к верующим, и к атеистам. Он считал, что человек вообще не в силах решить вопрос о существовании Бога и бессмертия однозначно и уверенно.
В реализации своей философии жизни Тургенев очень надеялся на единый и дружный всероссийский культурный слой. Однако тургеневское «балансирование» раздражало «новых людей», оно уже никак не вписывалось в боевую атмосферу «нового времени». Идея единого культурного слоя разлетелась вдребезги. Социальная рознь выше общности культуры.
Важное дополнение к тургеневской философии жизни — выдвинутая им идея постепенных преобразований в обществе (Это была его альтернатива потрясениям, альтернатива революциям). Себя Иван Сергеевич также относил к «постепенновцам». Выступая перед молодёжью, он говорил: «В глазах нашей молодёжи, к какой бы партии она ни принадлежала, я всегда был и до сих пор остался «постепенновцем», либералом старого покроя в английском династическом смысле, человеком, ожидающим реформ только свыше, принципиальным противником революций…».
Идею постепенных преобразований Тургенев развил в романе «Новь». Тургенев считал, что не горы нужно сдвигать, а удовлетворяться малым, назначать себе тесный круг действия. Критика «Нови», которая обрушилась на писателя и слева и справа, была ошеломляющей. В итоге Иван Сергеевич даже начал сомневаться в своём таланте. Он писал своим друзьям в мае 1877 года: «Я перестаю писать не потому, что критика со мной обходится строго, а потому, что, живя за границей, я лишён возможности прилежных и пристальных наблюдений над русской жизнью, которая к тому же усложняется с каждым годом».
Философия жизни, которой руководствовался И.С. Тургенев, во многом базировалась на идее любви человека к человеку, к своему делу. Иван Сергеевич был убежден, что к подлинному творчеству способен лишь любящий человек. Ушла любовь — ушёл и творец. На склоне лет, беседуя с женой Толстого, Иван Сергеевич делает удивительное признание: «Я конченый писатель, Софья Андреевна… Раньше всякий раз, когда я задумывал написать новую вещь, меня трясла лихорадка любви. Теперь это прошло. Я стар — и не могу более ни любить, ни писать…».
Это было правдой. Тургенев не мог творить вне любви и не мог придумывать ни любовь, ни людей. Его творчество — лишь художественно осмысленная собственная жизнь и жизнь других людей. Произведения Тургенева — или он сам, или его современники. В них же описаны и все любовные увлечения Ивана Сергеевича. Их было много, однако самой удивительной и самой унизительной, но не для Тургенева, а для русского национального самолюбия, была, конечно, любовь к француженке Полине Виардо. Она не заслуживала такого счастья и даже не понимала его. Самого же писателя эта любовь вовсе не унижает. На все упреки и писателей, и вообще соотечественников он отвечал лишь одним, что любит Виардо. Любить по-русски, значит, любить по-тургеневски.
Тургенев умирал от рака спинного мозга в полном одиночестве, брошенный и забытый. Писатель Альфонс Доде навестил умирающего гения. Внизу в роскошном зале дома Виардо неумолчно раздавалась музыка и пение, а наверху, в крохотном полутёмном кабинете лежал, сжавшись в комок, исхудавший, молчаливый, больной старик. Под шум музыки он рассказывал А. Доде о перенесённой только что операции, об ужасных муках, периодически посещавших его. Страшно умирать без жены, без семьи, вне Отечества. Высшее его желание — быть похороненным у ног Пушкина, но: «Я не заслуживаю такой чести», — прошептал он.
Похоронили Тургенева рядом с В.Г. Белинским на Волковом кладбище в Санкт-Петербурге.
Николай БОНДАРЕНКО.
Эта статья в PDF-версии газеты «Родина» от 15 ноября 2018 г. на сайте ЦК КПРФ, а также на сайте Ставропольского крайкома КПРФ.